Леонид Леонов - Русский лес

Стоило посмотреть, как нетерпеливо, в один прием, опустошил свой стакан этот воздержный человек, даже за здоровье собственной матери поднимавший только бокал с лимонадом. Он вообще мало походил на себя в тот раз, — какой-то приниженный и общипанный; удручающее беспокойство, подобно запаху болезни, излучалось из него. Упоминание о Москве тронуло Ивана Матвеича: по склонности горячих и честных людей наделять всех своими мыслями, он решил, что и Грацианского тяготят думы о предстоящем подмосковном поединке.

— Не узнаю тебя... да ты здоров ли, Александр? — И, отхлебнув из стакана, простил ему все, за двадцать с лишком лет причиненные огорченья.

— Видишь ли, брат, — признался Александр Яковлевич, быстро хмелея от непривычки к спиртным напиткам, — на днях я опустил в могилу одно великодушное сердце... и вот от меня осталась только половина. Правда, мы с ней всю жизнь прожили порознь, не надоедая друг другу, но самое существование этой великой любви доставляло мне как бы отпущение грехов. Тебе, безгрешному, этого не понять... Шагом я проводил ее бедный прах, э... до последнего жилища и, только бросив горсть мерзлой глины туда, в могильную бездну, понял вдруг, как я одинок теперь. Да, брат, все меньше нас становится на свете... плотней бы надо нам, оставшимся! Ты непременно приходи ко мне... каждый раз возьми и приходи.

— Если тебя участь Москвы тревожит, — ладил свое Иван Матвеич, — то не бойся: ее не сдадут. Существуют такие святыни, которые и в мыслях нельзя отдавать на подержанье в нечистые руки... И заодно уж вспомни историю: сколько времени всегда уходило у нас, русских, чтоб размахнуться, но били потом наповал и без промаха. Правда, где я ни брожу пешком по городу, я не видел улыбающихся лиц, но мне не попадалось и плачущих. Эх, кабы ногу мне в исправности да сердчишко не пошаливало!.. — Он отвел руку Александра Яковлевича, снова потянувшуюся к стакану. — Не пей, погоди, эта штука сильна... сестра обещала колбаски принести из очереди.

— Ничего, сойдет и без колбаски. Так, значит, на бронепоезде он едет? Это очень хорошо... — чуть размягченным голосом повторил Александр Яковлевич и отпил еще глоток, чтоб закрепить свои непрочные надежды. — Да, чуть главного-то и не забыл... Тут недельки полторы назад познакомился я с одним умнейшим человеком... между прочим, крайне лестно отзывался о твоей персоне. Представь, по твоим знаниям, опыту и глубине научных идей он считает тебя первейшим лесоводом мира. Грешен, каюсь: даже воззавидовал тебе... Но не задирай носа: при нынешнем упадке капиталистической культуры у них там, на Западе, крупных лесников по пальцам перечтешь.

— Он что же... приезжий, оттуда, значит?

— Из Австралии. Любопытнейшие вещи рассказывает: оказывается, приемы-то лесопользования у них не лучше наших дореволюционных. Вообрази, просто кольцуют топором гигантские рощи так называемого малинового эвкалипта, чтоб вызвать рост травы для животноводства. Мог бы ты себе представить такой варварский способ перегонки леса в мясо и шерсть?

— По опыту моему я многое могу представить, Александр, — сказал Иван Матвеич, — только не врет ли твой австралиец? Малиновоцветный эвкалипт как раз сравнительно небольшого роста.

— Не придирайся... он, видимо, имел в виду не высоту дерева, а размер обреченных территорий, — поправился Александр Яковлевич. — Кроме того, э... он не совсем лесовод. Долгое время работал в Международном совете по координации мирового хозяйства, а в Москву прибыл по вопросам хозяйственного снабжения наших фронтов. Вообще большой наш дружище: хлещет водку, обожает щи и балалайку, сочинения твои знает наперечет, э... почти все. Уверяет, что ученый твоего ранга приобрел бы у них там великую славу и благополучие, не говоря уж о надлежащем покое для работы...

— Ну, а ты ему что?

— Я ему усердно доказывал, что советский человек обожает повседневную критику с песочком и даже не может без нее...

— Так... — нахмурился Иван Матвеич. — А он что?

— Э, у них порода хлипкая: смеется... Периодическое, в несколько баллов, сотрясение моего рабочего стола, говорит, вызывало бы у меня вредную для плодотворного мышления рябь в глазах. Между прочим, выражал страстное желание встретиться с тобой в непринужденной обстановке. Я дал ему согласие за тебя.

— Напрасно. Мои мысли в моих книгах. Мне нечего добавить к ним.

Александр Яковлевич поморщился на неожиданное препятствие: по его расчетам, длительная подготовка неудачами должна была расположить Ивана Матвеича к большей сговорчивости и широте взглядов.

— Не понимаю, лес перестал интересовать тебя или... собираешься, под орденок, отойти в сторонку от леса?

— Напротив, именно лес меня не отпускает, но... — И туманно, чтоб не обидеть гостя из дружественной державы, намекнул на опасный опыт троянских коней и данайских приношений.

— Извини, но это же грубо, Иван, — солидно возмутился Александр Яковлевич. — Если тебя смущает незнание языка, так и быть, беру на себя роль переводчика. В крайнем-то случае встречу можно было бы устроить и у меня... Когда еще вторично подвернется такая оказия: получить обстоятельную информацию об австралийских лесах, а вдвоем-то мы его наизнанку вывернем!

Иван Матвеич даже не потрудился возразить и, торопясь объясниться до прихода Морщихина, забубнил свое — о путях получения наивысшего дохода с леса без разорения самого источника. Александр Яковлевич слушал его с нервным тиком в лице и глядел на все падавший, уже третьи сутки падавший снег за окном; иные хлопья приникали к самому стеклу, словно силясь рассмотреть что-то в потемках комнаты. Хмель проходил, и одного страстно хотелось Грацианскому в ту минуту — совершенного покоя, за которым исчезнет все это — унизительное ощущенье стареющего, постоянно как бы отравленного тела... исчезнут идеи, производящие бесполезное круженье вещества, и в первую очередь уничтожится его рабское обязательство во что бы то ни стало выманить этого лесного маньяка на свиданье с австралийцем. Наконец Александр Яковлевич рассердился не на шутку, когда хозяин с дурной патетикой вопросил его, в какой же иной тулуп, кроме зелени, потомки станут кутать свою продрогшую и опаленную планету.

— Слушай, Иван: все это, что ты так надоедливо твердишь, азбука простаков... и не в лесе тут дело, голова. Эх, и выложил бы я тебе свои думы начистоту, да... — И оглянулся на шум из кухни.

— Там сестра вернулась. Ничего, ты говори... она и услышит, не поймет. Таким образом.

— Вот всегда меня поражала в тебе глубокомысленная провинциальная пытливость ума, Иван... например, почему бы этой зимой тепла не хватает, в то время как летом оно тратится с избытком. А ты оглянись-ка: библейские времена настают!.. уж солнца не видать, все летит. Горы сорвались с тысячелетних стоянок, моря вздымаются от лон своих. Теперь единственное средство уцелеть — либо намертво зарыться в землю, либо двигаться в ногу со всею лавиной, до самого конца. А ты лезешь ей навстречу, неприлично размахивая руками... Да черт с ним, с лесом твоим, в такую пору...