Джон Ирвинг - Четвертая рука

— В книге? — уточнила миссис Клаузен.

— И в книге, и в фильме, — подтвердил Патрик.

— В фильме этого нет, — заявила Дорис. (Но он только что посмотрел фильм и был абсолютно уверен, что эта фраза там есть!) — Тебе просто показалось, что ты слышал эти слова, потому что тебе понравилась сама сцена.

— А тебе разве не понравилась?

— Такое только мужчинам нравится. Ни за что не поверю, что она могла ему это сказать!

Неужели слова Кэтрин: «Я хочу, чтобы ты меня изнасиловал!» — настолько запали ему в память, что послышались и в фильме? А может, Дорис сочла подобные слова совершенно немыслимыми и вычеркнула их из своих воспоминаний? Впрочем, какая разница, была ли эта фраза в фильме? Главное, что Патрику она понравилась, а миссис Клаузен — нет!

Уоллингфорд в очередной раз чувствовал себя полным дураком. Он попытался вторгнуться во взаимоотношения Дорис с давно любимой книгой и с фильмом, который будил в ней мучительные воспоминания. А ведь предпочтения, которые мы оказываем книгам, а порой и фильмам, — дело очень личное. И книги, и фильмы можно с кем-то обсуждать, но каждый любит в них свое.

Хорошие книги или фильмы не похожи на новости дня или суррогат новостей; это не просто текст или зрительный ряд. В них — наш душевный настрой, отголосок тех чувств, с какими мы углублялись в чтение или смотрели на экран. И Патрик подумал: невозможно любить книгу или фильм в точности так, как их любит другой человек.

Но Дорис Клаузен, должно быть почувствовав, что повергла его в окончательное уныние, сжалилась над ним и прислала новые фотографии, на которых было довольно подробно отражено их совместное пребывание в домике на озере. Патрик очень надеялся, что когда-нибудь она все же пришлет один из снимков их купальных костюмов, висящих рядышком на солнце. И до чего же он был счастлив, получив наконец эту фотографию! Он тут же прилепил ее скотчем к зеркалу в своей гримерке. (Пусть только Мэри Шаннахан попробует теперь отпустить какую-нибудь язвительную шуточку насчет этого кадра! Нет, пусть только попробует!)

Но особенно поразила его вторая из присланных Дорис фотографий. Он, наверное, спал, когда она сделала этот снимок Это был автопортрет, и аппарат она держала не совсем прямо. Тем не менее на фотографии было прекрасно видно, что она делает. Она зубами разрывала обертку второго презерватива и улыбалась прямо в объектив, словно аппарат — это сам Уоллингфорд, предвкушающий, как именно она наденет ему презерватив.

Эту фотографию Патрик не стал приклеивать на зеркало в гримерке. Ее он оставил дома, на ночном столике, рядом с телефоном, чтобы всегда видеть перед собой — особенно если позвонит миссис Клаузен или он сам ей позвонит.

Однажды ночью, когда он уже лег в постель, но уснуть еще не успел, зазвонил телефон. Уоллингфорд тут же включил лампу на ночном столике, чтобы смотреть на фотографию, разговаривая с Дорис, но это оказалась не Дорис.

— Эй, мистер Однорукий! Мистер Бесчленный… — Да, это был Вито, братец Энжи. — Надеюсь, я тебя не оторвал от чего-нибудь этакого… (Вито часто позванивал, хотя сказать ему было нечего.)

Положив трубку, Уоллингфорд почувствовал, что им овладевает печаль, почти ностальгия. После возвращения из Висконсина в его нью-йоркской квартире ему не хватало кого-то — не только Дорис, но и Энжи; точнее, он тосковал по той безумной чуингамной ночи с юной гримершей. В такие минуты он скучал порой даже по Мэри Шаннахан — правда, по той, прежней Мэри, какой она была до того, как обрела наконец фамилию, а вместе с ней — самоуверенность и власть.

Патрик выключил свет. Потихоньку соскальзывая в сон, он пытался представить себе лучшую Мэри, пытался простить ее. Припоминал все ее наиболее положительные черты и свойства: безупречная кожа, естественный светлый цвет волос, разумная, но вполне сексапильная манера одеваться, превосходные зубы. И еще — поскольку Мэри все еще надеялась, что забеременела, — ее отказ от лекарств. Конечно, временами она вела себя по отношению к нему как настоящая стерва, но мало ли что скрывается за человеческими поступками. В конце концов, это ведь он ее бросил! Многие женщины на ее месте вели бы себя куда хуже!

Кто черта помянет… Когда зазвонил телефон, он уже понимал, что это Мэри. Рыдая в трубку, она сообщила, что у нее началась менструация. После полуторамесячной задержки, вселившей в нее надежду. Увы!

— Мне очень жаль, Мэри, — искренне сказал Уоллингфорд. Ему и впрямь было жаль ее. Но в глубине души он испытывал радость, хотя, может быть, и незаслуженную: в очередной раз пуля пролетела мимо.

— Подумать только, ты — и выстрелил вхолостую! — восклицала Мэри в перерывах между рыданиями. — Слушай, давай попробуем еще раз, а? Ну, еще один только разик, Пат! Когда у меня точно будет овуляция.

— Мне очень жаль, Мэри, — повторил он, — но я для этого не гожусь. Мы с тобой уже один раз попробовали — и мне не важно, вхолостую я выстрелил или нет.

— Что-что?

— Ты слышала, что я сказал. Сексом мы с тобой больше заниматься не будем ни под каким видом.

Мэри обрушила на Уоллингфорда поток цветистых выражений и повесила трубку. Впрочем, ее негодование отнюдь не испортило Патрику сон; как раз наоборот. Он прекрасно выспался — впервые с той ночи, когда сладко уснул в объятиях миссис Клаузен, а проснулся оттого, что она зубами надевала ему кондом.

Уоллингфорд еще спал, когда позвонила миссис Клаузен. В Грин-Бее было на час раньше, но маленький Отго уже разбудил мать.

— Мэри не беременна, — поспешил сообщить Уоллингфорд. — У нее начались месячные.

— Ничего, она попросит тебя еще разок оказать ей дружескую услугу. Я бы на ее месте обязательно попросила, — сказала миссис Клаузен.

— Она уже попросила. А я уже отказался.

— Это хорошо, — сказала Дорис.

— Я сейчас смотрю на твою фотографию, — сказал Уоллингфорд.

— Догадываюсь, на какую именно. Маленький Отто что-то лепетал рядом с трубкой.

Уоллингфорд помолчал, представляя себе их обоих. Потом спросил:

— Ты что сегодня надела? И вообще — ты сейчас одета?

— У меня есть два билета на матч — вечером в понедельник, — сказала она.

— Я с удовольствием.

— Это понедельничная игра! «Сихокс» против наших «пэкеров», на стадионе «Ламбо»! — Миссис Клаузен произносила эти названия с глубочайшим почтением, почти благоговейно, но Уоллингфорду они ни о чем не говорили. — Майк Холмгрен возвращается… Мне бы очень не хотелось пропускать такую игру!

— Мне тоже! — воскликнул Патрик. Он понятия не имел, кто такой Майк Холмгрен. Надо будет, пожалуй, навести справки.

— Это первого ноября. Ты уверен, что сможешь освободиться?

— Смогу! — твердо пообещал Уоллингфорд. Он очень старался, чтобы голос его звучал радостно, хотя, если честно, был огорчен: ведь придется ждать до ноября, чтобы снова с нею увидеться! А сейчас только середина сентября… — А ты не могла бы раньше приехать в Нью-Йорк? — спросил он.