Анатолий Иванов - Повитель

В доме Веселовых стояла напряженная тишина.

Евдокия и Поленька, обе заметно похудевшие, бесшумно ходили по тесной комнатушке. Поленька беспрерывно наглухо задергивала ситцевые занавески на окнах, точно боялась, что кто-то увидит их с матерью с улицы. Но Евдокия каждый раз открывала, чтобы в комнату хлынуло как можно больше света.

— Что ты, что ты, мама, закрой… Мне стыдно теперь при свете… будто и в самом деле я… будто мы…

— Дурочка ты… — ласково говорила мать, привлекая к себе Поленьку. — Зачем же так переживать? Никто ведь на нас не думает. Так мне и председатель сказал, когда я была в конторе… А ведомости бородинские в район послали, чтоб выяснить…

— А чего же ты похудела тогда за эти дни? — спрашивала Поленька.

— Я такая же, как была…

Помолчав, Поленька опять вздыхала и шептала сквозь слезы:

— Правильно ты говорила мне, мама. Обманулось мое сердце. Ненавидят они нас лютой злобой…

— Не они, Поленька, а он, отец его, — мягко говорила Евдокия.

— Если в только отец! — голос Поленьки захлебывался. — Ведь он бросил мне в лицо: купить, мол, можно… Значит, он… он верит… что мы можем такое… сделать!..

И Поленька тяжело вздыхала, вытирала платком мокрые глаза и щеки.

На другой день после случайной встречи с Петром на берегу озера утром кто-то сильно застучал дверью в сенцах. Может быть, не так уж и сильно, как показалось вконец измученной своими думами Поленьке. Она испуганно взглянула на мать.

— Зачем же закрылась-то? — спокойно промолвила Евдокия. — Открой.

Поленька, прижав руку к сердцу, пошла открывать. Через порог, нагнувшись в дверях, шагнул Ракитин.

— Здравствуйте, — проговорил он.

— Здравствуй. Проходи, Тихон, — ответила Евдокия.

Ракитин сел к столу.

— Сегодня с рассвета на ногах, продрог. Погрейте-ка чашкой чая. Ветер с ног бьет, прямо беда. Как бы не лег снег на сухую землю. Не жди тогда урожая на будущий год.

Евдокия молча налила стакан чая, поставила на стол хлеб и сахар.

— Чего это вы обе такие… неразговорчивые? — опять промолвил Ракитин. — Случилось что нибудь?

Ответа он не услышал.

Тихон отставил недопитый стакан чая, нахмурился.

— Я же сказал тебе, Евдокия Спиридоновна, чтоб ты даже…

— Да знаю, Тихон… И понимаю… Спасибо тебе за… все. А все-таки, сам подумай, каково нам… От Поленьки вон одна тень осталась Клевета как сажа: не обожжет, так замарает… — Евдокия сдержанно вздохнула и продолжала: — Всю жизнь так: чуть зазеваешься, повернешься к Бородину боком — он подскакивает крадучись, рвет клочьями живое мясо. И тут не упустит случая… Все ждет, когда обессилею, упаду в грязь ему под ноги, чтоб растоптать мог…

Голос Евдокии звучал сухо и жестко. Она подошла к окну, которое Поленька снова плотно задернула ситцевой занавеской, и, сдвинув ее в сторону, долго смотрела на улицу.

— Но не дождется! — обернулась она наконец к Ракитину. — А тебе еще раз спасибо…

— Да ну тебя, — недовольно отмахнулся Тихон. — Что ты в самом деле? За что?

— За то, что пришел вот сейчас к нам… За то, что слышала я, с Петром ты…

— Петра мы не отдадим Бородину, — просто сказал Тихон. — Выправим парня.

— Анисью еще бы… Ох, тяжело бабе! Хоть под старость дать бы вздохнуть ей…

— Тут посложнее, Евдокия Спиридоновна. Не будешь же разводить их… Тут твоя помощь потребуется, может быть…

Молчавшая до сих пор Поленька вдруг быстро заговорила, подступая к Ракитину:

— Да кто же записал в ведомости, что мы десять мешков пшеницы на просушку брали? Ведь я сама смотрела в ведомость, там стояло шесть. Где справедливость? Где?

— Ты подожди-ка, Поленька. Давай разберемся по порядку. Значит, ты сама видела, что… Ого, еще гость идет!..

В сенях снова кто-то стучал. Дверь открылась — и в комнату вошел Петр. Поленька отскочила в самый дальний угол.

Евдокия тревожно посмотрела на дочь, потом на Бородина. А он, не ожидавший увидеть здесь Ракитина, растерянно топтался у порога, забыв даже поздороваться.

— Ну что ж, проходи к столу, — сказал ему председатель.

— Нет, я лучше потом… Я думал…

Он уже было повернулся к двери, но в это мгновение заметил, что Евдокия встревожена, у Поленьки заплаканы глаза, и остановился, невольно спросил у Ракитина:

— Вы что же тут… делаете?

— А тебе зачем это знать? — насторожился Тихон.

— Вижу, разговор у вас неприятный вроде идет… — промолвил Петр, опустился на стул возле двери, снял шапку, облокотился на колени и стал смотреть в пол. — Допрос снимаете, что ли? Ну, ну, я послушаю…

Ракитин посмотрел на Евдокию, потом на Поленьку, прижал палец к губам, прося их молчать.

— Допрос, не допрос, а… Четыре мешка пшеницы надо найти. Воров, как ты знаешь, судить положено…

Тяжело и медленно выпрямился Петр, посмотрел на Тихона сразу остекленевшими глазами.

Потом быстро вскочил со стула, шатул вперед и прохрипел:

— Кого это вы судить собираетесь? Кого судить собираетесь, спрашиваю? С кого допрос снимаете?! Вы в другом месте воров поищите, в сусеках отца моего пошарьте, там много наворованного гниет… Вы у Бутылкина, у Тушкова проверьте… Вы что же это, а? Что?! Что, я спрашиваю?!

— А ну-ка, сядь, сядь, говорю! — крикнул, в свою очередь, Ракитин, сажая Петра на свое место. — Так-то вот. — Тяжело дыша, взволнованно заходил по комнате, повторяя: — Так… так… так…

Откуда-то издалека доносился до Петра голос Тихона:

— Видишь, Евдокия Спиридоновна, какие дела… Значит, говоришь, ворует отец зерно помаленьку? Ладно, мы проверим. Сейчас приглашу кого-нибудь из правления, участкового милиционера — и к Бородиным. Проверим…

Петр, не сознавая, что делает, резко поднялся.

— Что же, беги с обыском, мол, идут. Успеете еще припрятать, — насмешливо сказал Ракитин.

Петр постоял, покачался из стороны в сторону и опустился на стул.

— Вот и молодец, Петя… Так-то оно будет лучше, — совсем другим голосом сказал Тихон.

Когда ушли из дому Ракитин и Евдокия, Петр не заметил. Он очнулся от знакомой уже боли в висках. По комнате ходила Поленька. За стеной жалобно и протяжно завывал ветер. Петр прижался спиной к стене и почувствовал, что весь дом мелко-мелко дрожит.

— Я говорил вчера, ветер будет, — произнес он неизвестно для чего, не узнавая своего голоса. Потом долго ждал, не ответит ли Поленька.

Поленька молчала. Только ветер продолжал бесноваться за стеной.

И неожиданно в этот вой вплелся еле слышный голос Насти Тимофеевой:

Изменил мне милый мой,

А я засмеялася-а-а…

И пропал. Петр закрыл глаза, напряг слух и понял: почудилось.

И сразу почувствовал себя легче. Будто мимо прошла какая-то страшная беда.

Поленька все ходила и ходила зачем-то по комнате. Он хотел спросить, почему она ходит взад-вперед, но вместо этого произнес: