Анатолий Иванов - Тени исчезают в полдень

— Нет, нет, вы завтракайте... — Разволновавшись, Зина никак не могла развязать тесемки. — Я сейчас, сейчас...

И прямо в фартуке выскочила на улицу. Через полчаса она, растрепанная, бледная, появилась в кухне, лихорадочно окинула ее глазами, бросилась в одну комнату, в другую.

— Не пришел? Я думала...

Фрол Курганов аккуратно поставил на стол недопитый стакан чаю. Митька, куривший после завтрака у раскрытого окна, поднялся с табуретки, выбросил на улицу папиросу.

— Сыночек, сыночек... — дважды всхлипнула Зина как-то тоскливо, беспомощно прислонилась спиной к стене, скомкала обеими руками фартук, уткнулась в него лицом и стала медленно оседать на пол.

— Зина, Зина!! — бросился к ней Митька, подхватил.

— Ну-ка... Спокойно у меня! — глухо произнес Фрол. — Нечего раньше времени... Найдем. Не иголка, а человек все же... Ты, Степанида, гляди за ней...

И снял с гвоздя фуражку. Митька побежал из дому следом за отцом...

... К обеду на ногах был весь колхоз. Метр за метром обшарили всю деревню. Мальчишка не находился.

Заметались по деревне разные предположения и догадки:

— Может, утонул. Выбежал на берег Светлихи гальками поиграть, да и...

— Или уснул где-нибудь в укромном местечке. Надо еще поискать...

— В тайге надо поискать, мужики. В прошлом году мой несмышленыш пошел за цветочками да и заблудился. Ладно Фрол Петрович с бригады ехал, услышал плач в лесу...

Последнее предположение было вернее всего, потому что стало известно: кто-то утром якобы увидел, как мальчик направлялся к увалу, за которым начинается тайга, и спросил: «Ты куда это, парень, шагаешь?» Мальчик ответил: «Пойду погляжу, куда облака уплывают». Но кто это видел — в суматохе так и не могли выяснить.

Захар Большаков разбил людей на группы и послал прочесывать тайгу. Они бродили по лесу весь остаток дня, всю ночь, освещая заросли факелами и электрическими фонарями.

Но все было напрасно. Захар сообщил о происшествии в милицию.

Наступило утро. В бешеной сутолоке прошел еще один день... И еще один...

... Митька, Фрол, Степанида, не сомкнувшие за эти трое суток ни на минуту глаз, осунулись, похудели. Вместе со всеми Степанида искала мальчишку по деревне, а Митька и Фрол лазали по тайге. Только Зина никуда не выходила из дому. Она почти все время ходила из угла в угол, глядела перед собой остекленевшими глазами, но ничего не видела, натыкалась на стол, кровати, стулья и все повторяла и повторяла: «Сыночек... сыночек мой...»

— Степанида, глаз не спускай с нее, — сказал жене на второй день Фрол, заскочивший на минуту выпить хоть кружку молока.

Зина три дня тоже не спала, ничего не ела. Глаза ее глубоко ввалились, потухли и ничего больше не выражали — ни отчаянья, ни тоски, ни горя. Это были пустые глаза. В них промелькнуло что-то, вспыхнул на миг и тотчас же погас какой-то огонек, когда Митька, вернувшись на третий день из леса, ободранный, исцарапанный ветками, молча швырнул в угол измятую синюю тряпку.

Митька посидел на табуретке, покачался из стороны в сторону, зажав голову руками, точно хотел оторвать ее и отшвырнуть прочь. Затем встал.

— Зинушка, ты легла бы, отдохнула...

— Нет, нет! — отскочила Зина, загородилась от Митьки руками. — Надо искать, я найду сыночка... Я знаю... я знаю... О Господи!

— Зина...

— Ты иди, Митенька, — слабо сказала Зина, глядя неживыми глазами на брошенную Митькой в угол тряпку. — Ты иди... тоже поищи...

Митька покорно вышел.

Уже садилось солнце. Зина стояла недвижимо у окна и глядела, не отрываясь, не мигая, как оно закатывается.

Когда стемнело, Степанида пошла доить корову. Едва она вышла, Зина торопливо отыскала на этажерке какой-то клочок бумаги, огрызок карандаша и нацарапала: «Митенька, прости...» Зачеркнула и написала: «Не прощает Бог, кто глумится над его деяниями...» Снова зачеркнула и вывела дрожащей рукой: «За отступничество кару я должна понести. Искать меня не надо, не найдете... Митенька, Митенька...»

Она хотела прибавить еще что-то, но не смогла, видимо, найти нужных слов. Бросила карандаш, положила бумажку под подушку своей кровати, отыскала и надела легкий жакетик, тихонько, на цыпочках выскользнула из дому и, прижимаясь к самым стенам домов, побежала к переправе.

На пароме никого не было. Убедившись в этом, она, срывая ногти, отвязала его от припаромка. Потом, подумав, выдернула из волос гребенку и бросила на берег. Еще помедлив, сняла жакетик и швырнула в воду...

Фрол и Митька не спали и эту, четвертую ночь, безуспешно пытаясь разыскать теперь хотя бы Зину. Утром Митька, едва держась на ногах, приплелся домой, упал на кровать и на несколько часов забылся.

К обеду он все-таки прохватился от тяжелого, бредового сна, с трудом оторвал от подушки голову. Подушка сбилась, он хотел машинально ее поправить и обнаружил Зинину записку.

— Батя, мама... — закричал он что есть силы.

— Да поспи ты, сынок, поспи, — проговорила Степанида. — Мыслимо ли эдак... захвораешь еще...

— Где... где отец?! — закричал Митька.

— О-ох... сейчас и не поймешь, кто — где.

Митька сорвался и побежал на улицу...

... Только еще через день утром нашли на берегу возле парома Зинину гребенку, а к середине дня в Светлихе, недалеко за деревней, выловили ее жакетик.

— Зинушка, Зинушка, дочушка ты моя... — плакал Антип, обессиленный, разбитый, валяясь на кровати в своем домишке, — Ведь это я, я погубитель ее, люди...

Клавдия отпаивала отца, не отходя от него ни на шаг. Труп Зины искали по всей Светлихе, но так и не нашли.

Фролу седеть уже больше было некуда, а у Митьки появились за эти дни первые серебряные пряди.

Когда стало ясно, что поиски Зины и ее с Митькой сына бесполезны, в доме Кургановых установилась могильная тишина. Сам Митька лежал на кровати как мертвый, отвернувшись лицом к стене. Фрол, сгорбившись, сидел у порога и курил папиросу за папиросой. По дому неслышно ходила одна Степанида.

На исходе дня к Кургановым зашел Егор Кузьмин.

— Я насчет устройства летних лагерей, Фрол Петрович...

— Что?.. А-а, сейчас... — промолвил Фрол, видимо даже не соображая, что говорит.

Посидели, помолчали. Егор увидел тряпку, валявшуюся у стены, несколько секунд смотрел на нее, нагнулся и поднял. Это был синий ситцевый платок в черную крапинку.

— Откуда это у вас? — спросил Егор.

— Что? — очнулся Фрол. — А-а! Степанидин, однако, чего платки разбрасываешь, подбери, — сказал Фрол жене.

Степанида взяла из рук Егора платок, повертела.

— У меня сроду такого не бывало.

— Это платок моей матери, — сказал Егор.

— Что?! — в третий раз переспросил Фрол, взял платок из рук жены. — А как он тут оказался?

Егор пожал плечами:

— Мать приезжала недавно к нам. Варьке все божьей карой грозила, стращала чем-то. Меня прокляла. Проклятый теперь я сын.