Олег Ермаков - Знак Зверя

— Слушайте, неужели он действительно думал, что мы, что вот Шуба, Лыч, я будем это все... Слушай, может, ты шизофреник?

— Шуба, можно я уже начну?

Может, дневальный догадался и сейчас поднимает ребят...

— Где ты был, когда мы здесь вшей кормили? Метались, как ошпаренные. Строили, рыли.

— А он думает, тут все само построилось. По щучьему веленью.

— Где ты был эти полтора года, гнида?! Когда мы по минам ездили и на засады нарывались? Думаешь, ордена и медали за красивые глазки дают?!

— А он говорит: портяночные наполеоны.

В мраморном колодце было душно и темно. По спине и из-под мышек тек горячий пот, горячие змейки щекотали виски и вились по щекам и шее.

— Ты это говорил?

— Там есть кто на входе?

— Так ты это говорил?

— Тихо!.. Что это?

— Машина! Сюда?

Но тут же они поняли, что это взошедшая луна осветила небо; несколько мгновений они сидели молча, обратив лица к наливающемуся бледным светом звездному небу, и Черепаха тоже поднял глаза и увидел худого громоздкого Лебедя, приколоченного вблизи Млечного Пути...

— Ты говорил?

— Нет, — ответил Черепаха, пятясь, — не говорил.

Но это уже не могло их остановить.

Поезд притормозил, и он сошел, а большие тяжелые колеса продолжали вращаться и тащить — условиях острой классовой — дальше зеленые закопченные вагоны с пыльными стеклами, колеса вращались, стучали — отсюда вытекает — колеса вращались, — вытекает и классовое назначение — стучали — в постоянной боевой готовности — и уволокли весь караван с людьми и рестораном за лесной поворот.

— Своей боевой мощью они сдерживают агрессивные устремления империализма. В наше время усиливается противостояние двух... Что такое, Бесикошвили?

— Ручка перестал писать, тащсташнант.

— Бери мою.

Жарко. Брезент раскален. Окна отворены, и дверь распахнута настежь, но воздух в ленинской комнате недвижен. Ленинская комната — это отдельно стоящее сооружение, но почему-то называется комнатой. Комната невидимого дома? Ленинскую комнату строили три дня: из ящиков сколотили каркас и обтянули его толстым брезентом, вырезали два окна и застеклили их, навесили дверь, внутри поставили столы и табуретки, стены украсили плакатами, рукописной газетой «Артиллерист-1» и портретами моложавых мужчин с приятными внимательными ободряющими глазами, а на стене, свободной от плакатов, висит большое лицо с бородкой и морщинками у глаз, необыкновенно солнечных. Здесь нельзя курить. Сюда нельзя входить в майке или босиком. Это ленинская комната.

— Он убедительно доказывал, что этими лозунгами буржуазия пытается скрыть...

За лесной поворот.

Приземистые черные бараки, бани, сараи с дровами и сеном, станционный домик. Взвалил на спину рюкзак и пошел по тропинке вдоль железной дороги, подбежала лайка, молча сопровождала до крайнего барака.

Молчащий поселок позади. Под ногами скрежещут камни, пахнет мазутом.

Светло и прохладно.

Короткий мост, под мостом медленная река медного цвета. Разворачиваю карту. Да, это она, река, текущая к Белому морю. Спуститься с насыпи и идти вдоль узкой медной, медовой реки к Белому морю.

Спускаюсь с насыпи и окунаюсь в сладкий пряный настой. Всюду растут небольшие корявенькие кустики кофейного цвета, с узкими зелеными листьями.

Земля под ногами чавкает.

Земля под ногами чавкала, похрустывали стебли и корни. Трещали сучья, звучно билось сердце; остановился, перевел дух... и понял, что один, и вспомнил, что это ночь.

Ночь безмолвна и светла.

Деревья и птицы молчат.

На зеленых колючих маковках горят солнечные знаки.

Вокруг простираются пустыни, поросшие багульником и хилыми соснами, по берегам реки высочеют ели.

Надо снять рюкзак, умыться после дороги, развести костер и сварить ночной обед, но не двигаюсь, стою, озираюсь, прислушиваясь.

Хрипло покашливают курильщики, скрипят табуретки. Шариковые ручки петляют по листам тетрадей. Лобастый политработник сидит за столом. На столе его панама, папка, газеты. За его плечом — лицо с прищуром лучистых глаз.

— В противном случае трудно, а подчас и вовсе невозможно сделать правильные выводы о тенденциях развития военно-политической ситуации в мире, а также военного дела в целом или его отдельных отраслей.

Река текла среди болот. Комары не давали дышать, слушать, смотреть. Тропа часто отворачивала от петлявшей реки и пролегала по обширным зыбким травянистым кочковатым полям, качалась и хлюпала под сапогами. Посреди болот стояли каменные сосновые сухие острова — дойдя до очередного острова, сбрасывал рюкзак, лежал на гранитных теплых плитах в сени шелушистых радостных сосен, думая о море, о его брызгах, волнах и чайках.

Однажды проснулся и, услышав крики, вышел из палатки. Кричали женщины, их было много, и с ними что-то случилось, на них кто-то напал, или они увязли в трясине.

Вынул охотничий нож. Шел на крики, но что-то фальшивое чудилось в этих криках... кто-то нарочно разыгрывает в белой ночи драму, чтобы одурачить и заманить. Остановился.

Да, конечно, это не люди.

Скорей всего птицы. Какие-нибудь морские птицы.

Значит, море близко?

Но это было озеро. Река неожиданно раздулась. Издалека померещилось, что это морской залив, но, подойдя ближе, смог окинуть взглядом все озеро, окруженное сосновыми борами. Зачерпнул воды — пресная. Но на карте озера не было. Заблудился? не по той реке пошел?

— ...какую роль играют Вооруженные Силы СССР. До обеда еще час, а политзанятия подходят к концу, — заставят идти на стройку.

— Например, здесь в ДРА. — Политработник смотрит на часы и начинает собирать бумаги в папку. — Вопросы? Бесикошвили? Пожалуйста.

— Нет, это я вот это, — откликается усатый чернощекий Бесикошвили, показывая шариковую ручку. Он встает и несет ее к столу.

— Я думал, тебе что-то не ясно.

— Нет, мне ясно, — отзывается, кладя ручку на стол, Бесикошвили. Но, увидев на лобастом лице улыбку, говорит, чтобы что-то сказать: — Одно не ясно: когда мы тут порядок у них наведем?

Политработник берет папку, панаму с зеленой пластмассовой кокардой и, вставая, отвечает:

— Наведем.

Вслед за ним с шумом поднимаются и разомлевшие ученики в сырых горячих куртках.

— Кстати, — говорит, приостанавливаясь перед порогом, политработник, — киноустановку починили и сегодня что-нибудь покажут.

Ученики одобрительно гудят. Политработник переступает порог, защищает голову от солнечных отвесных лучей панамой, пересекает двор, выходит за мраморную ограду-щит. Дверца хлопает, мотор заводится, и политработник уезжает в сторону второго форпоста.

Найдя тень в мире, до краев затопленном невесомой прозрачной лавой, они сидят, курят, стараясь не замечать мраморную стройку с лопатами, помостами, цементными мешками, осторожно косятся на офицерский дом, глядят на Мраморную, на город, на его постройки, на размытые, расплавленные степи, где танцуют желтоватые толстые кобры — выгибаются, достают головами небо, рассыпаются и вновь встают, переплетаются, свиваются в клубы, кружатся, кружатся.