Анатолий Афанасьев - На службе у олигарха

— Я, как и ты, Витя, человек маленький, подневольный, в тонких материях не разбираюсь. Но по своему разумению ответить могу. Когда-нибудь видел, как кошка с мышкой играет? Никогда ведь, стерва, сразу не придушит. Медленно убивает, помучает сперва. В этом самый кайф. Наш хозяин всё предусмотрел, и этот разговор тоже. — В его голосе зазвучало восхищение. — На длинный поводок посадил. Каприз владыки.

— И что потом?

— Ничего… Утром в Хитроу сдам вас по цепочке — и беги дальше, Витёк, пока ноги держат… Ха-ха-ха!

Смех был искренний, дружеский, как у человека всем довольного и расположенного к людям.

— Дай покурить, — попросил я.

— Вот и правильно, покури, чего кочевряжиться…

Дымили молча. Мне было о чём подумать. Но и ему, как оказалось, тоже.

— Слышь, Витёк, не обидисси, если спрошу?

— Ага.

— Как девку ублажаешь? Гутарили, вроде тебе инъекцию сделали противомужицкую? Или набрехали?

— У тебя что, тоже с этим проблемы?

— Не-е, ты что?! Да я пять тёлок подряд обслужу на едином дыхании. Просто так интересуюсь, для общего развития.

— Тебя как зовут?

— Какая разница. Всё одно больше не увидимся.

— Тоже верно… Не хочешь по рюмашке хлопнуть? Тут есть бар за углом, я днём приглядел.

— Почему нет? — охотно согласился безымянный. — Но с условием: платишь ты, Витёк. У меня с наличкой облом.

— Какой разговор, брат.

До бара действительно рядом, но почти квартал проехали, чтобы найти, куда приткнуть машину. Наконец, свернув в боковую улочку, втиснулись между джипом и крытым молочным фургоном. Местечко укромное, лучше не придумаешь. Напротив какого-то продолговатого одноэтажного здания, похожего на конюшню. На здании светилась изогнутая в полукольцо неоновая вывеска.

Пока ехали, я достал из-за пояса джинсов тяжёлую штуку, доверительно вручённую Трубецким до сих пор ещё не нашедшую применения. Забавно, с этим чёрным пистолетом и на том же самом месте, на пупке, я играючи проскочил обе таможни. Понимаю, не всякий поверит, но это так. Риск был неосознанный. Благодаря уже, видимо, хроническому помутнению мозгов в Шереметьево-2 я вспомнил о пистолете лишь в тот момент, когда шли на посадку, в помещении, где пассажиров пропускают через металлоискатель. Засуетился, решил, вот и конец путешествию, покрылся испариной, но там скопилось много народу, и пожилой погранец, видно, утомлённый ловлей террористов, раздражённо сделал отмашку мне и ещё кому-то — дескать, не путайтесь под ногами, давайте сюда — и чуть ли не в спину протолкнул мимо ловушки. В Англии получилось хитрее. Я намеревался избавиться от пистолета в самолёте (может, запихнуть куда-нибудь в сортире или спрятать на полке), но заспался, и когда спохватился, было уже поздно, самолёт шёл на посадку. Пришлось шепнуть Лизе, что у меня под рубахой контрабанда. Какая, спросила. Я ответил, добавив, что пистолет не мой, Трубецкого, не успел вернуть. Ничуть не растерявшись, Лиза пододвинула свою довольно вместительную дамскую сумочку: положи сюда! Я запротестовал, но Лиза строго сказала: «Клади, я знаю, что делаю».

Улучив момент, когда никто не смотрел, я запихнул пистолет в сумочку и задёрнул молнию.

Как Лиза пронесла пистолет, толком не проследил. Но, видимо, выручил встречающий нас господин с рыжими усиками и с чёрной шевелюрой. Он, по всей видимости, обладал какими-то особыми полномочиями, встретил нас возле трапа. Лизу узнал, и она его узнала, они даже обнялись. Меня Лиза не представила, показала глазами, чтобы следовал за ними. Этот господин и провёл её через таможню, сверкнув каким-то документом в открытой ладони — международный, оказывается, жест. Он же посадил в машину, которая доставила нас в пансионат, но сам с нами не поехал. Позже Лиза объяснила, что это один из давних знакомых её семьи. Я не стал выяснять, какой семьи и чей знакомый, меня это, честно сказать, мало волновало. К этому времени у меня уже выработался стойкий рефлекс, который можно назвать «уклонением от избыточной информации», свойственный большинству руссиян, узнавших за годы реформ, почём фунт лиха.

В пансионате, едва оставшись одни, мы заспорили, что делать с пистолетом. То есть оба понимали, что надо от него избавиться как можно скорее, но Лиза хотела, чтобы мы сделали это вместе (ей так, видите ли, спокойнее), а я с туповатым, запоздалым достоинством утверждал, что это чисто мужская проблема.

Лиза уступила, и я унёс пистолет к себе. Держал сперва в ящике комода, под постельным бельём, а позже, когда оброс вещами, переложил в элегантный саквояж с цифровыми замками. Будто чувствовал, что расставаться с ним рано.

Вот и пригодился бесценный дар Трубецкого.

Мужчина обернулся с переднего сиденья, по-прежнему не только безымянный, но и безликий. Лишь в глазах, как у волка, две алые точки.

— Не вздумай мудрить, писатель, понял, нет? Я к тому, что…

Я не мудрил, спустил предохранитель и поверх сиденья два раза выстрелил ему в грудь. Звук был как у дважды лопнувшего баллона, и руку оба раза сильно дёрнуло. Но никто не прибежал узнать, в чём дело, не завыли полицейские сирены, и в окнах конюшни не вспыхнуло ни единого огонька. Ночная тишина в Лондоне такая же, как в подмосковном лесу.

Мужчина со вздохом завалился набок, упёрся головой в панель управления. Убийство не произвело в моей психике никаких изменений и не вызвало сильных эмоций. Во всяком случае, я не стал размышлять о смысле жизни, подобно Григорию Мелехову над убитым австрийцем. Зато, как читал в детективах, тщательно обтёр пистолет носовым платком и оставил его на заднем сиденье. Вышел из машины, аккуратно, стараясь не хлопнуть, прикрыл дверцу и быстро, не оглядываясь, избегая освещенных мест, зашагал обратно к пансионату.

Надеялся, что вряд ли кто-то заметил, как я уходил и как вернулся.

У себя в номере собрал вещи, потом умылся и побрился в ванной, с любопытством разглядывая себя в зеркале. Ничего примечательного. Сухое благодушное лицо руссиянина, изборождённое преждевременными морщинами от тщетных усилий выдавить из себя раба и проникнуть в семью цивилизованных народов. Естественно, будучи в здравом уме, в человека с таким лицом невозможно влюбиться, если не приравнивать любовь к инфекционному заболеванию.

Из комнаты постучал в смежную с Лизиным номером стену. Один раз и второй. Через несколько секунд она ответила на стук. Ещё через минуту я был у неё.

Лиза истолковала мой визит неправильно, с лихорадочно сверкнувшими глазами бросилась ко мне в объятья. Какое-то время мы молча целовались и обнимались. Она что-то шептала, я что-то отвечал Невпопад, чувствуя, как тяжелеет, оседает на пол её упругое тело, как оно изнывает в моих руках.

Наконец опомнился.