Брэйн Даун - Код Онегина

Было уже совсем темно. Пошел дождь. У них болели ноги, они засыпали от усталости и почти не разговаривали друг с другом. Саша продолжал тихо ненавидеть Леву — и уши Левы, и цыплячью шею, и хромающую походку, и бандану, — но он ясно понимал, что один, без Левы, он не выдержит и сломается, и за это ненавидел Леву еще больше. А Лева хромал все сильней, и они поняли, что не дойдут без отдыха до Химок Они решили зайти в Сходню, купить там какой-нибудь дешевой еды и поспать в каком-нибудь парке на скамейках. Приняв это решение, они чуточку приободрились. Саша еще потому хотел попасть в Сходню, что оттуда было рукой подать до Новоподрезкова, где жил Олег; Саша думал, что, быть может, поутру он сможет собраться с мыслями и с духом и все-таки прийти к Олегу и поговорить с ним, хотя, конечно, лучше бы не надо. Такой вот сумбур был у него в голове, да и у Левы тоже. Они опять позвонили Нарумовой — на сей раз Лева с нею разговаривал — и сказали, что проведут в Сходне всю ночь и, возможно, следующий день, но уж назавтра-то к вечеру точно будут в Химках. Старуха сказала бодро, что будет ждать, и прибавила, что готовит им какой-то сюрприз.

— Что за сюрприз? — насторожился Саша. — Плохой или очень плохой?

— Да нет, по-моему, хороший. Она веселая такая была. Наверное, пирог с рыбой. Помнишь, она все хвалилась, что печет какой-то умопомрачительный рыбный пирог… Господи, как я хочу есть!

— Я тоже.

В темноте они отклонились от Ленинградки очень сильно; по их расчетам уже вот-вот должны были показаться высокие дома и огни Сходни, но они не показывались, а все были деревья, тьма, дождь и грязь. Потом в просвет они увидали ограду и подошли к ней.

— Кладбище… — сказал Саша, дрожа и стуча зубами. Он не потому, конечно, дрожал, что испугался кладбища, а просто от сырости. — Куда это мы зашли?

— Я больше идти не могу, — сказал Лева и сел прямо в грязь.

— Ты же натуралист, исследователь природы! Ты должен быть прыткий, как Дроздов.

— У меня колено не сгибается. Ты иди, а я тут переночую.

— В могилке?

— Здесь должен быть сторож.

Они стали обходить кладбище и вскоре наткнулись на маленький деревянный домик В окошке горел свет. Там, наверное, и жил сторож. Они постучались.

На стук вышел мужик, с черной бородой. В одной руке он держал электрический фонарь, а в другой — ружье. У ног его была большая черная собака — королевский пудель.

— Сидеть, Асмодей, сидеть… Что фам нушно? — спросил сторож. Он говорил неторопливо, веско; обороты его речи были совершенно русские, но присутствовал в ней какой-то весьма въедливый, неистребимый акцент — эстонский, что ли…

— Заблудились мы. Что это за место? — Тут Саше и Леве одновременно пришла в головы ужасная мысль: вдруг они каким-то невероятным образом ухитрились поменять направление и идут вовсе не к Химкам, а к Твери или еще куда-нибудь?

— Эт-то что за остановка, — пробормотал чернобородый, — Полокое иль Покровка… А с платформы коворят… Эт-то не место, репятушки. Это клатпище.

— Нам бы переночевать, — сказал Лева, — только мы заплатить не сможем. У нас деньги украли.

А Саша прибавил как мог льстиво:

— Асмодей хорошая, хорошая собачка…

— Ночуйте, — сказал чернобородый и потрепал Асмодея по курчавой голове. — Мне не жалко. Хоть в сторожке, хоть домой к себе сведу.

— Домой? А тут есть рядом какой-нибудь город или деревня?

— Сходня близко… А есть и деревня вовсе рядом, вон там, левей — видите дома? Деревня Черная Грязь. (Терефня Шорная Крязь…) Я там и живу.

— Что за поганое название, — сказал Саша.

— Может, и поганое, но честное. А деревня наша знаменитая. У нас и Радищев лошадей переменял, и Пушкин сколько раз…

— Пойдем отсюда, — сказал Саша и дернул Леву за рукав. — Пожалуйста, пойдем.

Звезды были бледны, небо черно, мокрый клен бился веткой в стекла. Дантес ходил взад-вперед по комнате, а Геккерн сидел в кресле. Это происходило в Клину, в гостиничном номере.

— Дерзость их переходит все допустимые пределы, — сказал Геккерн,

— Да, подобного нахальства я еще не видел, — признал и Дантес. — Нарочно учинить скандал… Швырнуть нам в рожу свой старый паспорт, этак с вызовом, внаглую — съели, мол? Чтоб вы знали, мол, у нас давно другие фамилии… И кучу бабла — мол, у нас бабла куры не клюют… Они с нами играть пытаются! Просто маньяки какие-то/

— И нарочно его дорогой поехали… Из Москвы в Петербург! Ничего не боятся, ничего не стесняются. Он в Клину обедал — и они пообедали. На том самом месте, где трактир был!

— Но почему они вдруг отправились обратно?! (Агенты знали уже, что беглецов подвозили от Поваровки до Зеленограда.) А МКАД не пересекали, это точно… Где ж они? Неужто решили сунуться в Новоподрезково, к Соболевскому?

— Исключено. Они умны.

— Значит, они в Зеленограде?

— Что они забыли в Зеленограде… Может, в Сходне?

— А что они забыли в Сходне? — возразил Дантес. — Нет, нет… но что же… Шереметьево!!! — воскликнул он, вытаращив глаза от возбуждения.

— Они не безумцы, чтобы пытаться лететь самолетом,

— А вдруг? Документы-то у них теперь, судя по всему, чистые.

— Что документы! Внешность, отпечатки пальцев… Нет, это несерьезно. Но, конечно, отработаем… — процедил Геккерн

— Или еще: если уж они так нахально с нами играют,., или если они, исполняя некий ритуал, посещают все его остановки… вполне вероятно, что они могли зацепиться за местечко Черная Грязь. А? Как думаешь?

— Отработаем, — сказал Геккерн, одобрительно кивая.

— Откуда у них столько бабла? — задумчиво спросил Дантес. — Контакта с Соболевским не было…

— Я все больше убеждаюсь в том, — сказал Геккерн, — что они уже находятся в контакте. Но не с Соболевским.

— С теми ?

— Боюсь, что еще хуже. С ним . В этом случае наша с тобою задача осложняется многократно: ведь мы не знаем, кто он и где живет.

— По логике, — сказал Дантес, — он должен жить на Рублевке или Нуворишском. Но они выбрали Ленинградку. Значит, они не знают его . Они просто идут его путем из Москвы в Петербург, как мы и предполагали, чтобы проникнуться его духом, как того хотят те . Но только почему они вдруг повернули обратно?

Диалог агентов становился все непонятнее для того, кто — чисто теоретически, ибо практически это было невозможно, — мог бы их слышать. Как любые собеседники, постоянно толкующие об одном и том же, агенты отлично понимали друг друга и не нуждались в предисловиях и разъяснениях Они никогда не путали его с ним , а когда случалось помянуть Его, то Его тоже ни с кем не путали. (Кто он и кто он — им было ясно из контекста; Его же дополнительно выделяли интонацией.) Им не нужно было называть имен, которые они знали. Они не знали лишь одного имени, но хотели узнать. Их высокое начальство не хотело, чтоб они знали это имя, и знали, что само начальство хочет его знать. Они отлично понимали, чего хочет и не хочет начальство, но им было наплевать на это. Начальство питало самоубийственную любовь к глупым и ограниченным работникам, а работники были умны и старательно это скрывали от начальства: так проходила жизнь. Агенты не обижались на свое начальство. Они полагали, что таково имманентное свойство всякого начальства. Они служили России, а не начальству.