Вадим Давыдов - Год Дракона

– Елена, я тебя сейчас отшлепаю.

– Иди, иди… Я посплю, наконец!

Когда Сонечка проснулась, она увидела сидящего на кровати рядом с ней Майзеля и стоящую за его спиной Елену, держащую его руками за плечи.

– Дядя Даник… Тетя Леночка… Мы где?

– В больнице, милая, – Майзель взял Сонечку за руку. – Ты уже выздоравливаешь…

– Значит, это был не сон, – девочка вздохнула, и глаза ее наполнились слезами. – Я думала, мне все приснилось. Я так хотела проснуться…

– Ты помнишь, что случилось?

– Да…

– Данек, перестань, – простонала Елена. – Ну, не сейчас…

– Сейчас. Потом я не смогу, – он сжал руку девочки так, что она побелела. – Ты знаешь, что случилось с мамой и с папой, милая?

– Знаю, – две большие прозрачные слезы выкатились из Сонечкиных глаз и покатились по щекам. – Их Боженька к себе забрал. Они теперь на небе с ангелами поют. Мне тетя Леночка рассказала…

– Да, милая, – хрипло сказал Майзель и почувствовал, как Елена вцепилась руками изо всех сил ему в плечи. Он, продолжая держать Сонечку, взялся другой рукой за горло, в котором что-то пискнуло. – Да, милая… Ты не бойся.

– Я не боюсь, – Сонечка прерывисто вздохнула. – Им там хорошо, и они на меня смотрят… Я не боюсь. Только я с ними попрощаться не успела.

– Ты знаешь, это я виноват, – снова заговорил Майзель. – Я опоздал. Я должен был успеть, но я опоздал. Прости меня, милая.

– Господи, Данек, прекрати же…

Он перебросил руку и стиснул запястье Елены, не давая ей продолжать:

– Ты слышишь меня, Сонечка?

– Слышу, – Сонечка быстро вытерла слезы и снова длинно, прерывисто вздохнула. – Ты тетю Леночку спас… И меня спас… А их не успел… Я знаю… Всех сразу нельзя никогда спасти, дядя Даник… Так только в сказках бывает… А мы не сказочные… Мы люди обычные… Они… Они на тебя не сердятся, мама и папа, я знаю. Ты хороший. А можно, я с вами буду жить? Я вам буду как будто ваша дочка… Тетя Леночка сказала, что можно… Если ты разрешишь…

– Конечно, милая. Ты будешь жить с нами. Мы будем жить все вместе. И у нас будет большая собака с золотистой шерстью. И ты будешь играть с принцессами. Каждый день… И у меня еще одна новость для тебя есть… У нас с тетей Леночкой будет… будет малыш…

– Мальчик или девочка? – быстро спросила Сонечка, приподнявшись на подушках.

– Пока не знаю, милая.

– Вот, тетя Леночка, – Сонечка улыбнулась и посмотрела на Елену. – Вот видишь, как все… Как в настоящей сказке все получилось… А ты не верила…

– Никто не верил, милая.

– Лучше мальчик чтобы был… – Сонечка посмотрела на Майзеля, потом опять на Елену. – Ну, девочка же… Я же девочка… И я уже есть…

Майзель понял, что сейчас взвоет, как укушенный бегемот. Он прикрыл глаза, продолжая держать обеих, Сонечку и Елену, за руки. Справившись с собой, он заговорил снова:

– Что бы ни случилось, милая… Что бы ни случилось… Мы с тетей Леночкой очень тебя любим. Мы всегда будем тебя любить. Ты должна это знать. И ты должна мне верить… Ты мне веришь?

– Да.

– Вот и хорошо. А теперь поспи.

– Я не хочу…

– Нужно, милая. Тебе нужно набраться сил. А во сне дети летают и выздоравливают.

– Ладно… Я попробую… Только вы далеко не уходите…

– Нет-нет, милая. Мы будем с тобой. Мы всегда теперь будем с тобой. Так, тетя Леночка?

– Так, Данечку, так…

Понтифик прилетел рано утром, почти без свиты – не больше полудюжины человек. Майзель встречал его прямо на летном поле, вместе с Вацлавом, но без протокола и журналистов. Вацлав с Мариной настояли, чтобы Урбан ХХ остановился в королевском дворце, несмотря на абсолютно приватный характер визита. Наконец, все церемонии остались позади, и Майзель с понтификом смогли пообщаться с глазу на глаз.

– Ну, рассказывай. Ты ведь женишься на ней, не правда ли?

– Ну да. Только я не очень понимаю, какой у всего этого будет статус… Рикардо… Я хочу, чтобы все было по-настоящему. Перед Ним. Перед людьми. Я не хочу просто жить с любимой женщиной. То есть я могу, хочу и буду, но… Она моя жена. Не просто любимая. Не просто мать моего ребенка. А моя половина. Моя жизнь. Понимаешь?

– Понимаю. Я священник, поэтому я понимаю… Я завтра буду говорить с Ребе. Мы с ним все это обсудим. Я думаю, что мы найдем решение, Даниэле.

– Тем не менее, я беспокоюсь…

– Я знаю, друг мой. Я знаю, какое это имеет для тебя значение. Мы подумаем, как это можно уладить. Ты сам с ним разговаривал?

– Я не могу с ним разговаривать. Да он меня просто побьет своей палкой. И будет с его точки зрения совершенно прав. Что я ему скажу? «Ребе, я люблю а гойше [72], можно, я на ней женюсь»? Ничего из того, что я делаю, не вписывается в его картину мира. А это уж – тем более…

– Как с вами тяжело, народ жестоковыйный, – понтифик покачал седой головой. – А с Еленой ты говорил?

– Как говорить? О чем? Я сказал ей все на свете слова, Рикардо. Я люблю ее. Я сказал ей – ты моя жена. Что еще я могу сказать ей? Что обсуждать? Платье? Кольца? Церемонию?

– Ты думаешь, ей не хочется обсудить это?

– Не со мной. Марина будет счастлива в этом поучаствовать… Я не могу. Я ничего в этом не смыслю. Я даже не хочу предлагать ей никаких рецептов, никаких… Я не верю в обряды. Я не верю, что они нужны. Потому что когда моя жена любит все то же, что люблю я, и верит во все, во что я верю, – а может, еще сильнее, – то что значат все эти глупые условности? Но… Но все-таки – я еврей. Я это ощущаю так четко… Я просто хочу, чтобы она это понимала. И чтобы Ребе это понял, наконец. Чтобы он признал мой выбор. Мое право выбрать ту самую, единственную женщину моей жизни, и, видит Бог, мне все равно… Чтобы вы оба признали это. Ты – с ее стороны. А он – с моей. А обряды… Я не попрошу его нарушать законы. И тебя не попрошу.

– Друг мой, – улыбнулся понтифик, – ради тебя, ради нее, ради вашей любви я многое, очень многое могу позволить себе нарушить. Ребе куда сложнее.

– Я знаю. Я только не знаю, как это рассказать…

– Ну, хорошо. Как ты думаешь выпутываться из всего этого?

– Понятия не имею, святейшество. Это ты наместник святого Петра, а не я. Придумай что-нибудь…

– Я попробую. Поехали к тебе, я с начала с Еленой поговорю.

Еще на пороге понтифик сказал:

– Оставь нас. Мы поговорим, как священник с прихожанкой…

– Хорошо, – Майзель, вздохнув, виновато посмотрел на Елену. Она махнула ему рукой – иди, иди… Майзель скрылся в другой половине дома.

Елена серьезно посмотрела на понтифика:

– Что вы хотели спросить, Ваше Святейшество?

– Ты ведь любишь его, дитя мое, не так ли?

– Да, – просто сказала Елена.

– И ты понимаешь, что тебе предстоит?