Курт Воннегут - Малый не промах

Селия.Почему ты так страшишься любви?

За прилавком звонит телефон. Руди снимает трубку.

Руди.Простите. (В трубку.) Аптека Шрамма. (Спокойно выслушивает короткий вопрос.) Так меня прозвали. (Вешает трубку.) Кто-то хотел узнать, вправду ли я – Малый Не Промах. Вот что, миссис Гувер, я хорошо знаю, что такое многолетняя привычка к амфетамину: полагаю, что через некоторое время вы впадете в буйство. Конечно, если придется, я все стерплю, но мне бы хотелось помочь вам вернуться домой.

Селия.Больно много ты знаешь!

Руди.Где сейчас ваш муж? Можно ему позвонить? Он дома?

Селия.В Детройте.

Руди.Но ваш сын, кажется, живет недалеко отсюда?

Селия.Я ненавижу его, и он меня ненавидит.

Руди.Право, мы как будто уже играем пьесу про безумную старуху. Я позвоню доктору Митчеллу.

Селия.Он меня больше не лечит. Двейн избил его на прошлой неделе за то, что он давал мне эти пилюли столько лет подряд.

Руди.Двейн молодец!

Селия.Правда, мило? А как только Двейн вернется из Детройта, он отправит меня в сумасшедший дом.

Руди.Вам так необходима помощь. Вам необходимо помочь.

Селия.Тогда обними меня! Не нужен мне этот бифетамин Пеннвальта! Ничего мне не нужно! (Деловито смахивает с прилавка на пол все лекарства, косметику и прочее.)

Руди.Не надо, прошу вас!

Селия.О, я расплачусь, за все расплачусь, что вздумается разбить. Денег у меня хватит. (Вынимает из кармана шинели пригоршню золотых монет.) Видал?

Руди.Золотые!

Селия.А как же! Я шутить не люблю! Мой муж собирает монеты, понимаешь?

Руди.Но тут на несколько тысяч долларов!

Селия.Все твои, все, солнышко мое! (Сыплет деньги к его ногам.) Теперь поцелуй меня или дай немножко бифетамина Пеннвальта!

Руди идет к телефону, набирает номер. Ожидая, пока ответят, тихонько напевает себе под нос: «Скидди-уа, скидди-уу» – и т. д.

Селия.Куда ты звонишь?

Руди.В полицию.

Селия.Ах ты, жирная скотина! (Сбивает с прилавка вертушку с темными очками.) Сволочь нацистская!

Руди (в трубку) .Это Руди Вальц, из аптеки Шрамма. Кто говорит? А, это ты. Боб! Не узнал твой голос. Мне тут нужна помощь.

Селия.Что, помощи просишь? Вот тебе помощь! (Бьет и ломает все, что попадается под руку.) Убийца! Маменькин сынок!

Руди (в трубку) .Нет, никакой уголовщины. Душевнобольная.

Занавес

Но Селия успела сбежать до прихода полиции. Когда полицейские пришли и увидели, что она натворила, ее уже не было: она босиком, как тогда, ушла в темноту. Второй раз.

Да, история повторяется.

Полицейские пошли ее искать. Ее могли ограбить, изнасиловать. Ее могли искусать собаки. Могла сбить машина.

Тем временем я стал убирать аптеку, где она учинила такой разгром. Аптека мне не принадлежала, она была чужая, так что не в моей власти было прощать или не прощать Селию. Придется сообщить мужу Селии, и потом ему придется выложить тысячу долларов, если не больше. Селия перебила самые дорогие духи. За часы она тоже взялась, но часы уцелели. Разбить часы фирмы «Таймекс» практически невозможно. Почему-то чем дешевле часы, тем они прочнее.

Пока я убирал, меня мучила совесть. Может быть, надо было ее обнять, успокоить или дать ей амфетамин? Лекарства успели так повредить ее мозг, что она уже не была прежней Селией Гувер. Она стала чудовищем. Если бы я согласился писать пьесу про нее теперешнюю, она не смогла бы запомнить ни одной реплики. Ее пришлось бы играть другой актрисе – в жутком парике, с вычерненными зубами.

Какие же чудесные слова мог бы автор вложить в уста такой вот безумной старухи?

И я придумал: зрители были бы потрясены, если бы Селия сыграла столетнюю старуху и под конец объявила бы им, сколько ей лет на самом деле. Ведь тогда, когда она разнесла нашу аптеку, ей было всего сорок четыре года.

И еще у меня мелькнула мысль: может быть, надо, чтобы за сценой прозвучал Глас Божий. У актера, которому дадут эту роль, должен быть голос как у моего брата.

И актриса в роли Селии будет спрашивать: зачем господь послал ее на эту землю?

И тут за сценой Глас Божий пророкочет:

– Чтобы плодиться и размножаться. Меня больше ничего не интересует. Все остальное – вздор.

А у Селии было потомство, не то что у меня. Я решил отложить уборку и позвонить ее сыну Кролику. Наверное, он сейчас у себя в номере гостиницы «Фэйрчайлд», только что вернулся с работы в «Отдыхе туриста».

Он не спал. Кто-то мне сказал, что Кролик вовсю нюхает кокаин. Впрочем, может, это была просто сплетня.

Я сказал ему, кто я такой, объяснил, что его мать была у меня в аптеке и что ей, несомненно, нужна помощь.

– Вот я и решил сообщить вам, – добавил я.

Я посмотрел в угол и увидал мышонка, который подслушивал, что я говорю. Но мышонку придется догадываться, о чем разговор – он слышал только мои слова.

А на другом конце провода этот несчастный молодой педик, которого лишили наследства, хохотал до упаду. Кролик не пожалел мать, узнав, как тяжело она больна. Ни слова не сказал. Страшно было слушать, как он гогочет. Значит, он ненавидит ее всерьез.

Но потом он приутих и спросил: может, лучше мне позаботиться о своих собственных родственниках?

– О чем это вы? – сказал я. А мышонок, навострив ушки, прислушивался к моему голосу, не пропуская ни словечка.

– Вашего братца только что вытурили с Эн-би-си, – сказал он.

Я ответил, что это просто сплетня.

Он сказал, что это вовсе не сплетня. – Он только что сам слышал по радио.

– Совершенно официально, – сказал он. – Наконец-то они до него добрались.

– Что вы этим хотите сказать? – спросил я.

– Он просто фальшивый герой из Мидлэнд-Сити, – сказал он. – В этом городе все любят пускать пыль в глаза.

– Очень мило говорить так про свой родной город, – сказал я.

– И отец ваш был фальшивый художник. Ни разу ничего хорошего не нарисовал. Я сам – фальшивка. Я и играть-то по-настоящему не умею. И ты фальшивка. Порядочной пьесы написать не можешь. Нам всем надо сидеть дома, где мы еще на что-то годимся. А твой братец тут-то и сделал ошибку. Уехал из дома. А взаправдашней жизни всегда фальшивки вылавливают. То и дело ловят таких жуликов.

Он опять захохотал, и я повесил трубку.

Но тут снова зазвонил телефон – звонил мой брат из своего особнячка в Манхэттене. Все правда, сказал он. И всем известно, что его выгнали с работы.

– Мне здорово повезло, – сказал он, – мне еще никогда в жизни так не везло.