Марина Вишневецкая - Вышел месяц из тумана

– Маргарита Владимировна!

Дверь открывается, но стоит в ней Галина Владленовна, которая вела их до четвертого класса.

– Где ты бродишь?

– Он уже человека перепиливал?!

Прикрыв ему рот ладонью, вкусно пахнущей мелом, Га-Вла втягивает его в зал и ставит у задней стены. Он – хвостик, он – торчком. А весь зал лупоглазо замер, как Казя. Аковцы – во втором ряду. Вейцик – в третьем. И Маргоша. По сцене же – мама родная!– ползает Ширява. На четвереньках. И хватает руками пустоту. И еще две дылды прыгают рядом с головою Ленина – на скакалках. Сережа не сразу замечает, что скакалок в руках у них нет. Но которая потолще все равно часто спотыкается и, начиная все сначала, старательно заводит руки за спину. А под формой с нею вместе будто прыгает спрятанная сибирская кошка. И на нее очень трудно не смотреть. Тем более если с детства любишь кошек.

ОН же, в черной бабочке и синем пиджаке, стоит у края почти незаметно, все про всех насквозь понимая. И Сережа молча говорит: «Здравствуйте, извините, что я так опоздал. Это из-за бабушки и из-за Дианы. И из-за Маргоши тоже. Сделайте так, чтобы они все меня немножко боялись, как милиционера, пожалуйста! Спасибо. Я больше не буду вам мешать».

По ЕГО спокойному лицу ясно, что ОН не сердится ни капельки, и Сережа смолкает, чтобы не отвлекать.

– Спасибо, девочки. Вы замечательно прыгали. Теперь остановитесь и сложите скакалки.

И две дылды принимаются старательно наматывать одна через локоть, другая на пальцы – пустоту. Смешно, но не очень.

– А теперь,– говорит ОН явно что-то самое главное и ждет, пока все отсмеются.– А теперь все, кто хочет попытать свои силы, должны переплести пальцы рук вот так – чтобы получился замок.

Сережа переплетает. И Вейцик. И Ерема. Только некоторые девчонки побоялись. И Маргоша, конечно, тоже – только оглянулась на всех, очками сверкая и зализанной головой.

ОН же медленно досчитывает до десяти и – повелевает развести руки в разные стороны. Что обычно получается само собой. Не получается! Руки не слушаются – замок закрылся.

Зал вздрагивает и гудит, потому что еще у некоторых, у многих даже ничего не получается.

– Не волнуйтесь,– сразу принимает ОН испуги, поступающие со всех сторон.– Если вы не смогли открыть замок, значит, природа наделила вас впечатлительной, талантливой душой. Через пять минут вы по очереди поднимитесь на сцену, и мы вместе подберем ключик к каждому замочку.

И все, кто дергался, наоборот, обрадовались ужасно! ЕГО вблизи увидеть и от НЕГО волшебство получить: текел-мекел-бара-пух!– и новыми руками так взмахнуть – под потолок взлететь чтобы! Я маленькая тучка, я… Фух, Сережа опускает руки – они теперь как орех еще не расколотый, целехонький, живой. Не суетиться, ждать.

А ОН, девиц расколдовав, про Леху вспоминает. Ширява же до сих пор еще ползает, рвет, нюхает – цветы, конечно!

– Молодец, хватит!– объявляет ОН.– Ты уже собрал огромный букет. Покажи его мне. И скажи: какие это цветы?

Леха неслышно бурчит. Неужели не понимает: нельзя же подводить!

– Скажи громко!

– Ромашки,– все равно мямлит. Но успех имеет, как на прошлом КВНе, когда девчонкой переоделся: ха-ха, хи-хи. Хотя смешно не очень.

– Отвечай четко: кому ты подаришь этот букет? Возникает тишь. Никто же не знает – один Сережа только: Оле, скажет, Оле Петровой. Не в себе ведь человек – как же можно? Леха, когда случайно Сереже проговорился, потом его же чуть не убил: «Ты мне тоже теперь должен – имя! Имя!» И Сережа сказал: «Вику». А он кричал: «И фамилию!» Сережа сказал: «Оноприенко»,– лишь бы землю не есть: Леха уже ком для него в ладони мял.

Самый страшный конец все равно лучше, чем вот эта середина, когда Петрова еще не вскочила ошпаренно: «Дурак вольтанутый!» – и пальцем в него пока не тыкали все до первоклашек вплоть…

– Маме,– вдруг говорит Ширява.

И Маргоша громко хлопает. И ее любимчики с нею – трусы, побоявшиеся пальцы сплести и не расплести. Но Петрова все равно прыскает: «Во вольтанутый!», и как-то сразу становится хорошо.

А ОН снова просит тишины и повелевает: построиться у стены тем, у кого не раскрылся замок, чтобы потом друг за другом подняться на сцену. Зачем? Чтобы ползать и цветы не в себе рвать? А – кому? Отвечай: кому?– Вике-нет-тетеньке-голой-Диане-прикрыться-она-из-ноги-писает!– Кто она?– Я Олег! Гы! Гы!– Нет, ты – Паркин. И ты за все ответишь!– Цветы к Вечному огню ради мира на земле!– Хитришь! Спи глубже! Кому цветы?– Маргарите Владимировне на похороны – я всех гаже-ниже-жуть-жать-жить!

– Откройте скорей!

– Ты куда?– удивляется Га-Вла.– А руки?– Но швабру из двери вынимает.– Пойти с тобой?

– Я сам, сам!– и мчится по надраенному в честь НЕГО паркету, неуклюже, с заносами, потому что маневрировать без рук – это как самолету без крыльев. И когда падает и два метра на пузе едет, до конца понимает, несмотря на все дяди Борины насмешки над их программой старорежимной, как все-таки хорошо, что отрывки про Маресьева они уже проходили.

А на улице и не холодно ничуть. И оставленная на вешалке куртка особенно не нужна. Все люди вокруг размахивают руками, как глухонемые или шестирукие. И объявление на столбе про срочно продающийся холодильник «Днепр» весело манит к себе пальчиками из мелко нарезанных телефонов. Перед витриной «Овощей» с ненастоящими сверкающими фруктами стоит девица, то взбивая себе волосы, то приглаживая,– и так раз двадцать, когда к ней подходит наконец парень и набрасывает руку на плечо. А она ее скидывает. Тогда он ей жвачку дает. Даже не взглянув, есть ли внутри – это был бы сорок шестой Сережин «Макдональдс»!– девица сует серую пластиночку в рот и, парня за пояс обхватив, в лужу бумажку швыряет.

Через три прыжка присев у самого ее края, Сережа пытается разглядеть. Конечно, придя с работы, папа придумает, как растащить пальцы, хотя может и сломать один, другой… Мама говорит, раз по гороскопу он – бык, то всегда идет напролом, не имея вкуса к маневру. Скомканная оберточка доплывает до середины. «Я завтра утром приду,– говорит ей мыслями Сережа.– Ты уж меня дождись – я же первый!»

В сквере он плюхается на скамейку, и голуби, воображая, что все только ради них сюда и садятся, сходятся и сходятся – от клумбы и от урны перевернутой. Один мельче всех бежит – вот что: у него лапки ниткой связаны. Ему еще хуже – он и про Маресьева знать ничего не знает. А гипнотизер сейчас, конечно, расколдовывает Симагу. Руки ему разомкнул: ты, говорят, отличник, ну-ка, ну-ка – сколько будет дважды два? А тот дрожащим голосом: де-есять! И все от смеха покатываются. А Сережа: ведь под наркозом же!– мог бы вполне: «Четыре раза, как Прости-господи!» – «Что? Кто?» Это Белкин в лагере записную книжку стащил у одной из первого отряда. Ее все называли Прости, потом пауза, потом: господи. Там было написано: