Поль Виалар - И умереть некогда

— Значит, до меня никто ни разу тебя не целовал? — спросил он с улыбкой, одновременно снисходительной и удивленной.

— Нет, ни разу, — сказала она, даже не покраснев. — Глупая я, правда? Только, наверное, это все потому, что я берегла себя для тебя. Но я научусь… всему научусь.

— Ты уже все умеешь.

— Это потому, что я тебя люблю.

Она произнесла это так естественно, и он знал, что она сказала правду. Впрочем, ему тоже не надо было задавать себе вопросов — он знал, что любит ее, любит, как никогда еще не любил и как никогда никого не полюбит. Любовь! Слово, затасканное столькими лживыми устами и тем не менее значащее так много. Любовь!.. Эта девушка, которая еще вчера была девственницей, умела любить, как никто, как не умела даже Глория.

— Ну, а ты? Расскажи мне о себе! Поделись со мной! — попросила она.

— Мне нечем делиться. До тебя я не жил. Моя жизнь начинается с тебя.

И он умолк. Ему не хотелось говорить. Она не настаивала, считая, что, по-видимому, у него есть какая-то тайна. Что ж, он расскажет ей, когда захочет и если захочет. «Моя жизнь начинается с тебя», — этого ей было вполне достаточно: она знала, что он не лжет.

На третий день она робко спросила его:

— Ты здесь… надолго?

— Ты же знаешь, что навсегда.

Задавая этот вопрос, она слегка отвернула от него голову, лежавшую на подушке. И когда он поцеловал ее, то почувствовал на своих губах соленый вкус слез: она плакала, без рыданий, тихо, и он понял, что это слезы признательности. Она ничего от него не требовала. Ничего не хотела — только, чтобы он был с ней. Он сказал, что женится на ней, но она его об этом не просила. Скажи он ей, что уезжает, — она бы покорилась и этому и была бы благодарна ему за одно то, что он ей дал. Но она и мысли не допускала, что он может уехать: она прекрасно понимала, что теперь он не расстанется с ней. Она понимала, что их связывают очень крепкие узы и что такие узы, — хоть они и существуют всего три дня, а это не срок в глазах людей! — не так-то просто порвать.

Немного спустя она спросила:

— Что же ты намерен делать?

— Еще не знаю. Пока не было надобности задумываться над этим: у меня есть деньги.

— А чем ты занимался до сих пор?

— Делами… коммерцией. Но и многим другим — раньше… даже физическим трудом. Я жил в Америке.

— Ты богатый?

— Был когда-то. Сейчас у меня есть немного денег, но и только. Так что работать мне придется.

— Но не слишком много! — воскликнула она.

Она сказала это под влиянием минуты, не думая, понятия не имея о том, какое значение могут иметь для него ее слова. Он же был потрясен.

— Нет, нет, — сказал он, — я буду работать лишь для тебя, для нас с тобой, чтоб было на что жить. Но не торопи меня.

— Я буду только рада, если это возможно… А знаешь, я ведь тоже могу поступить на работу.

— Куда же? Ты ведь говорила, что ничего не умеешь делать!

Оба рассмеялись. Потом он сказал:

— Я хочу, чтобы ты была тут и ждала меня, когда я буду возвращаться домой. Я постараюсь найти такое место, чтобы работать как можно меньше… и как можно больше быть с тобой. Только, чтобы нам хватало на жизнь…

— Да, да… не больше… умоляю тебя.

— Ровно столько, чтобы не умереть с голоду, — с улыбкой добавил он, — ну и чтобы я мог побаловать тебя немножко.

— Я не хочу, чтобы ты меня баловал. Я хочу, чтобы ты все время был со мной. Всю жизнь. Остальное не имеет для меня значения.

Он взял пиджак, достал из кармана пачку банкнот.

— Ну-ка, посмотрим, — сказал он, — долгов у нас больше нет: я заплатил за больницу, за похороны, и у нас осталось…

Он пересчитал банкноты, она считала вместе с ним:

— Триста десять… триста двадцать… триста двадцать две тысячи…

— Гигантская сумма! Можно прожить немало дней!

— Целый год!

— И все же, по-моему, надо вести себя разумно.

— Конечно! Но как?

— Деньги будут постепенно убывать — не важно, будем их тратить поумнее и постараемся подольше протянуть. А там увидим. Хотя, когда у тебя триста тысяч франков, можно кое-что и предпринять — это ведь капитал.

— Сразу видно, что ты занимался коммерцией, ты и говоришь, как делец.

— А капитал, — продолжал он, — это уже средства производства.

— То есть как?

— На него можно приобрести, скажем, магазин…. что-то такое, что будет приносить доход, прибыль.

— И отбирать весь день.

— Так ведь на жизнь не заработаешь, если времени не потратишь.

— Согласна. Кстати, пока ты будешь работать, у меня тоже хватит по дому дел.

Она засуетилась, изображая из себя хозяйку, которой надо навести порядок в доме, вытереть пыль, и уже вполне серьезно добавила:

— На все это нужно время. А потом надо ведь и покупки сделать, и приготовить.

— Собственно, если я верно понял, задача состоит в том, чтобы определить, сколько тебе на это нужно времени, а потом подыскать мне такое место, чтобы я был занят столько же часов и минут, так?

— Да, — сказала она, — так.

— При наличии трехсот тысяч франков, — раздумчиво произнес он, — можно кое-что предпринять…

— Ну, например?

— Купить машину.

— Чтобы мы могли ездить?

— И мы… и другие… Имея машину, уже можно заработать себе на жизнь… И притом самому выбирать время для работы. Ведь мадемуазель Дебреннан едва ли согласится стать женой шофера такси!

— Ну, не все ли мне равно? У меня никого нет, кроме тебя, какая разница, кем ты станешь!..

— В Америке это вещь обычная, такое можно наблюдать каждый день. Вчера еще человек был богат, а сегодня он разорился, и вот он распахивает перед вами дверцу своей машины, вы садитесь, и он везет вас, куда вы пожелаете. Он даже беседует с вами, если вы были прежде знакомы, и порой эти несколько слов, которыми вы обменялись, позволяют ему зацепиться за что-то.

— Я не вижу в этом ничего плохого. Да, ты прав, мы не можем просто взять и растратить наш капитал. — Она произнесла «наш» таким милым тоном. — У тебя родилась хорошая мысль… а потом заработаешь, сколько нужно, и поставишь машину в гараж.

— Вот именно, — сказал он, подхватил ее на руки и радостно, со смехом поцеловал.

Во второй половине дня они оделись и рука об руку вышли на улицу. Она предложила: пойдем посмотрим, что можно на твои деньги найти.

Тут же, на Французской улице, они зашли в первый попавшийся гараж. Там продавали подержанные машины. Гюстава поразила их цена. Такие машины устаревших марок в Нью-Йорке ничего не стоили. Модели двух-и трехлетней давности, подремонтированные, в хорошем состоянии, и те стоили пустяки: ими забиты были целые парки. А здесь были выставлены «форд» и «ситроэн» по меньшей мере четырехлетней давности, — они выглядели такими допотопными по сравнению с самыми дешевыми моделями, продававшимися там, в Америке, а просили за них четыреста — пятьсот тысяч франков. Гюстав и Лоранс пошли дальше, к другим торговцам, зашли в магазин на авеню Победы, — цены были почти везде одинаковые. За триста тысяч франков ничего приличного купить было нельзя.