Павел Вежинов - Ночью на белых конях

Молодой человек глубоко задумался.

— Кажется, я тебя понимаю, — сказал он. — И это означает, что мы, чтоб не оказаться в дураках, тоже должны покупать и продавать.

— В сущности, эти дела лично меня не касаются, — ответил дядя. — У меня нет никакого желания торговаться. Но как болгарский ученый я должен думать о престиже нашей науки.

— А за последние месяцы у тебя есть что-нибудь новенькое?

— Последние месяцы я все время ждал, когда ты задашь мне этот вопрос.

Сашо смутился. Дядя, конечно, прав, только сейчас он понял, в каком некрасивом свете выставил он себя в его глазах. Вообще-то, это вполне в его характере — дело надо доводить до конца! И конечно, не любое, а прежде всего свое собственное.

— Но, дядя, если бы ты взял меня к себе…

— Знаю, знаю! — прервал его академик. — А ты не понял, что я нарочно поставил вас на фланги… Ганнибал может еще раз оказаться правым.

Вообще, академик был явно в хорошем настроении. И не только в это утро. Он и сам не знал, с чего все началось, но чувствовал себя возродившимся. Вся внутренняя энергия, которая последние годы словно бы утекала в какие-то невидимые щели, сейчас вновь сконцентрировалась, чтобы найти выход в спокойных и уверенных действиях.

Когда Сашо ушел, Урумов позвонил Спасову. Хотя было еще только начало рабочего дня, ему ответил усталый, недружелюбный голос:

— У телефона Урумов.

— Какой Урумов? А, это вы, товарищ академик? Очень рад вас слышать.

И ничуть он не радовался, это было слышно по голосу. Свои любезные слова он произнес со скрытой досадой, впрочем скрытой не слишком старательно. Наверное, Спасов давно уже разговаривал так со всеми, кроме самого высокого начальства, разумеется. Почему это, черт побери, ему непрерывно звонят, почему опрашивают о том, что его вообще не интересует.

— Не могли бы вы принять меня сегодня? — спросил академик.

— Сегодня? Как раз сегодня, дорогой мой Урумов, у меня две иностранные делегации. Плюс один официальный обед.

На этом обеде он, верно, произведет самое лучшее впечатление. И главным образом, своим превосходным аппетитом. Но академик не стал высказывать вслух этого предположения.

— Как вам угодно, — ответил он. — Но боюсь, что разговор касается именно вас.

— Меня? — недоверчиво спросил Cпасов. — Почему именно меня?

— Так мне кажется.

— В чем же дело?

— Дело в некотором роде секретное, товарищ вице-президент. Но если вы действительно заняты, я могу поговорить и с кем-нибудь другим.

Ответ задержался только на секунду. И в эту секунду Урумов словно бы увидел племянника, который, расположившись в кресле, беззвучно ему аплодирует.

— Хорошо. Найду для вас окошечко, — сказал Спасов. — В три часа вам удобно?

— Вполне, — ответил Урумов и, не попрощавшись, положил трубку.

Он пообедал с хорошим, здоровым аппетитом, потом немного вздремнул на диване у себя в кабинете. Но проснулся вовремя, тщательно оделся и ровно в пять минут четвертого был у Спасова. Как всегда, в это время в кабинете царила сонная послеобеденная пустота, пепельница была чиста, кофе не пахнул, наверное, Спасов выдумал эти свои иностранные делегации. Но обед, несомненно, состоялся, глаза вице-президента подозрительно блестели.

— Чашечку кофе?

— Я не пью кофе, — терпеливо напомнил Урумов.

— Да, конечно, кока-колу.

Секретарша даже не дала себе труда объяснить, что кока-колы у них нет. Сама она предпочитала соки.

— Напрасно вы на меня сердитесь, товарищ Урумов. Я к вам очень расположен. Обещал вам новый электронный микроскоп, и он у вас будет.

Урумов дал ему письмо Уитлоу. Спасов только мельком взглянул на него своими круглыми дальнозоркими глазами.

— Я не очень хорошо знаю английский, — сказал он скромно.

— Хорошо, тогда слушайте.

И прочел ему все письмо. Когда он кончил, наступило недолгое молчание, потом Спасов воскликнул:

— Но это же чудесно!

Прекрасно натренированный голос. Но Урумов почувствовал, что в глубине души ему хотелось воскликнуть:

«Ну и влипли же мы!»

— Как видите, фантомы могут оказаться реальностью, — шутливо заметил Урумов.

— А я никогда и не сомневался, — сказал Спасов, — в вас, разумеется. Почему бы им и не быть реальностью, если они нам полезны? Ученый должен быть свободен от предрассудков… Когда вы получили это письмо?

— Вчера.

— Вы очень правильно поступили, что сразу же пришли ко мне. Разумеется, я поставлю Комитет в известность. Но уже сейчас могу вам гарантировать, что вам будут предоставлены самые широкие возможности… Когда вы думаете его пригласить?

— На конец августа.

— Не слишком ли рано? К этой встрече нужно подготовиться как можно лучше. Нельзя допустить, чтобы мы произвели на него несолидное впечатление. Уитлоу может немного подождать.

— Он, конечно, подождет… Нельзя, чтобы ждала проблема. Вы представляете себе, сколько миллионов людей ежегодно умирают от рака?

— Да, вы правы. Но мы не можем себя компрометировать. Нельзя, чтоб он подумал, будто мы тащимся в. хвосте мировой науки… Есть у нас, например, центрифуга?

— Есть сепаратор… Производит отличную пахту.

— Вот видите, — покачал головой Спасов. — И все же я боюсь, как бы мы не просчитались… Эти приятели ничего не дают даром… А Уитлоу, раз уж он готов мчаться даже в Софию…

— Уитлоу очень корректный человек! — холодно прервал его Урумов. — И отличный биохимик. Без него нам будет очень трудно…

— Но все же мы справимся, не так ли?

— С большим запозданием, главным образом потому, что у нас нет подходящей аппаратуры и никто нам ее не продаст… А я уже сказал вам, с чисто гуманной точки зрения…

— Да, да, гуманной, я вас понимаю… — пробормотал Спасов. — Но этого мы с вами решить не можем, вопросом будут заниматься другие… Я убежден, что они с вами согласятся… Хотя я на вашем бы месте…

Спасов сделал многозначительный жест.

— Выдоили бы коровку до последней капельки, так?

— Именно так! — кивнул Спасов и углубился в свои мысли, не слишком веселые, если судить по его лицу. — И знаете что? — проговорил он наконец.

Урумов, естественно, не знал, но Спасов не спешил с объяснением. Его гладкая, словно у девушки, шея слегка покраснела от напряжения.

— Придется восстановить вас в должности, — с трудом наконец проговорил он.

— Зачем?

— Ну все-таки непорядок, чтоб над вами, первым в науке, кто-то был начальником.

— Какой начальник? Аврамов и сейчас помогает мне в работе.

— И все же непорядок.

— А дам не приходит в голову, что мы без всякого повода нанесем человеку обиду? — сердито сказал академик.

— Но этого требуют высшие государственные интересы. Он нас поймет.

— В этом не будет необходимости! — решительно сказал Урумов. — Так что лучше выбросьте из головы эту нелепую мысль.