Стефан Гейм - Книга царя Давида

Зеленый паланкин с золотыми планками и красной бахромой на крыше остановился у дверей моего дома, и слуга возвестил о прибытии главного царского евнуха Аменхотепа. У меня подкосились колени, когда Аменхотеп, выйдя из паланкина и протянув мне руку, сказал:

— Ефан, друг мой, я принес тебе радостную весть от мудрейшего из царей Соломона. Благоухая тончайшими египетскими духами, он вошел в дом, где щедро осыпал всех своими милостями — любезно поинтересовался у Есфири ее самочувствием, у Олданы здоровьем сыновей, у Лилит недавним путешествием, у Сима и Селефа школьными успехами, и каждому он сообщал, что мне оказана высокая честь.

После этого он обратился ко мне:

— Вижу, ты потупился и бормочешь себе под нос нечто невнятное. Уж не благодарные ли молитвы твоему Богу?

Я действительно молил Бога, но о том, чтобы он поразил египтянина, а заодно мудрейшего из царей и в придачу всю комиссию по составлению Единственно истинной и авторитетной, исторически достоверной и официально одобренной Книги об удивительной судьбе и т. д.

Положив руку на мое плечо, Аменхотеп легонько подтолкнул меня в рабочую комнату, где сообщил о царском желании в связи со скорым приездом дочери фараона незамедлительно доставить во дворец мою наложницу Лилит, а именно до завтрашнего захода солнца, таким образом царь Соломон оказывает мне высокую честь, делая Лилит наперсницей своей будущей супруги.

— А теперь скажи ей о том, какое ей выпало счастье, — заключил он. — Не сомневаюсь, она будет рада.

Я ответил, что, по-моему, лучше подготовить Лилит постепенно, ведь, как известно, неожиданные известия порой вызывают у женщин всевозможные расстройства — одни теряют дар речи, другие начинают дергаться, третьи и вовсе впадают в слабоумие. Евнух заломил руки; этот жест означал, что сопротивление бесполезно, поэтому я встал, подошел к двери и позвал Лилит.

Когда она пришла, я взял ее за руку, подвел к Аменхотепу и сказал таким голосом, будто я ей совершенно чужой человек:

— Лилит, любимая, когда я взял тебя у твоего отца, отдав взамен дюжину хороших овец, четырех коз и дойную корову, ты стала отрадой моему сердцу, моей усладой, поэтому теперь я не уступил бы тебя за все стада Израиля. Но за тобой пришел тот, кто могущественнее меня, и он требует тебя. Так что готовься, дочь моя, умасти себя миром и розовым маслом и отврати от меня твое сердечко, ибо придется нам разлучиться и пойти каждому своим путем: мне в безрадостную старость, а тебе…

— Ефан! — воскликнула она.

— …а тебе во дворец.

— Ефан, любимый мой, — сказала она, — когда в прошлый раз ты уезжал из Иерусалима, а я ждала тебя у большого камня, что стоит близ дороги, то я пообещала тебе сделаться твоей тенью: как не может человек избавиться от своей тени, так и меня нельзя оторвать от тебя, если только ты меня сам не разлюбишь. Разве ты больше не любишь меня? Я заговорил о преимуществах жизни во дворце, где она будет пользоваться покровительством дочери фараона и постоянно лицезреть мудрейшего из царей.

— Ты больше не любишь меня?

Я объяснил ей, что в моем положении нельзя не ублажить царя Соломона и что она, если она действительно любит меня, не должна думать только о себе и собственных чувствах.

— Ты больше не любишь меня?

— Я больше не люблю тебя, — проговорил я.

— Тогда я покончу с собой, — спокойно решила она, — ибо только благодаря тебе я зажила настоящей жизнью.

— Именно этого я и опасался, — сказал Аменхотеп, — воистину есть женщины (слава богам египетским и твоему Господу, их немного, но все же достаточно), которые приносят немало беспокойства; никаких хранилищ не хватит для их чувствительных историй, если записать их на глиняных табличках. Ефан, друг мой, проследи, чтобы с этой барышней ничего не приключилось, пока она не очутится в царском дворце, в моих руках, иначе ты мне лично за все ответишь.

Итак, жертва моего предательства сполна изведала всю его гнусность. Я же был подобен червю, который гложет прах свой.

А ЧТО толку?

Позднее я отправился к дому пророка Нафана и уселся, как проситель, у его двери, дожидаясь, когда он соблаговолит принять меня.

Слуга проворчал:

— Мой господин занят. Я попросил его:

— Передай, что Господь послал мне сон насчет твоего господина.

Через некоторое время слуга вернулся и сказал:

— Заходи.

Нафан сидел в спальне, вид у него был нездоровый, некогда полные щеки обвисли, глазки бегали, словно пара мышей в корзинке. Вдруг я понял, что и он боится слуг Ваней, сына Иодая.

— Какой же тебе привиделся сон? — спросил он. — Был там Ангел Божий, если да, то откуда появился — справа или слева? Крылья его были распростерты или сложены, имел ли он меч? Я тоже видел сон, ко мне слетел с небес черный Ангел и замахнулся на меня огненным мечом. .

— О, да будет Господь милосерден к моему господину, — воскликнул я,

— от такого сна можно до смерти перепугаться. Нет, слава Богу, сон мой никому не сулит смерти и для господина моего весьма приятен, ибо он отправился в нем к царю Соломону со своей знаменитой притчей.

— Это правда? — усомнился он. — Вы поведали царю ту же самую притчу, что некогда рассказывали его отцу, Давиду, а именно историю о богатом человеке, который имел очень много разного скота, и о бедняке, у которого ничегошеньки не было, кроме одной-единственной овечки; и вот когда к богатому человеку пришел странник, скупец пожалел взять из своих овец или волов, чтобы приготовить обед, а взял овечку у бедняка и приготовил ее для гостя.

— Догадываюсь, — сказал Нафан, — что в твоем сне мудрейший из царей Соломон разгневался не менее сильно, чем в свое время его отец царь Давид, и тоже сказал: «Достоин смерти человек, сделавший это, за то, что не имел сострадания». А дальше я в твоем сне растолковал царю мою притчу и намекнул: дело, мол, легко поправить, надо только отказаться ему от прихоти сделать наложницу Ефана Лилит наперсницей дочери фараона.

Я восхитился великим провидческим даром Нафана и его умением заглядывать в тайники человеческих сердец.

— Ты глупец, Ефан! — сказал он. — Даже если бы я выдумал притчу в десять раз лучше, жалостливей, чем история об единственной овечке, и пришел бы с ней к Соломону, он все равно послал бы меня ко всем чертям. Его отец, царь Давид, был настоящим поэтом, он обладал поэтическим воображением, оттого и имел особые отношения с Богом; он был избранник Господа, но в то же время слуга Божий, призванный целиком отдать себя Святому делу. Царь Давид мог понять простого человека с его единственной овечкой, А этот? — Нафан сплюнул. — Жалкий подражатель, себялюбец, воображения ни на грош, сны его весьма посредственны, стихи плоски, преступления — следствие трусости, а не великих замыслов. Он жаждет преклонения. Ему нужны постоянные доказательства собственного превосходства. Вот он и собирает их всюду, где только можно, гонясь прежде всего за количеством: золото, войско, иностранные послы, женщины. Ему понадобилась твоя Лилит. Он хочет доказать самому себе, что не только мудрее тебя, но и лучше как мужчина.