Бен Окри - Голодная дорога

Мама принесла еду, и мы поели в тишине. У Папы проснулся страшный аппетит, и он съел всю скудную еду с нескрываемым наслаждением. После еды Папа зажег сигарету, пока мы с Мамой убирали со стола. Папа курил на стуле, делая глубокие затяжки и выпуская дым долгими выдохами. Мама присела со своей корзинкой и стала считать деньги.

— Этот сезон дождей совсем нас разорит, — сказала она.

— Скоро будет великая передышка, — ответил Папа.

Затем я вспомнил, что Мама обещала рассказать мне историю. Я спросил ее об этом, и она улыбнулась, но не прекратила подсчета, используя для этого все десять пальцев. Внезапно Папа вздрогнул, его плечи задрожали. Он поспешно встал, надел ботинки и вышел.

— Что случилось? — спросил я.

— Твой Папа что-то почуял.

— Что?

— Послание, предостережение.

— Как?

— Своим телом.

Я замолк. Необъяснимый страх проник в меня. Я слышал, как мир тяжело вздыхал. Мама перестала считать деньги, отложила в сторону корзину и послала меня купить немного огогоро.

Снаружи было темно. Дождь прекратился, но сам воздух был влажный. На каждой поверхности лежал слой испарины. Весь коридор был в лужах. Поселение притихло, как будто дождь прибил к земле все звуки. Строения находились в таком порядке, какой я никогда не замечал раньше. Все стены были мокрые, и вода капала с крыш. У входа в поселение я услышал, как вода булькает в канаве. Вокруг никого не было. Деревья покачивались в темном небе, я слышал, как дышат листья. Я задрожал и стал пересекать улицу. Сгоревший фургон, казалось, уменьшился в размерах. Осколки стекла на земле были единственным напоминанием, что когда-то существовал шкаф фотографа. Я постучал в дверь продавщицы огогоро. Прошло время, прежде чем она открыла.

— Я слушаю.

Ее серьезное лицо с длинными скарификациями испугало меня. Я попросил налить огогоро. Она взяла мою бутылку, пошла в комнату, оставив меня в промокшем коридоре. Я слышал, как за стеной разговаривала ее семья. Через какое-то время женщина вышла с таким же угрюмым лицом. В одной руке она держала кусок эба. Через открытую дверь в комнату я увидел ее семью, пятерых детей и мужа, сидящих кружком на полу, которые ели из одинаковых посудин. Она дала мне бутылку и сдачу. Я покинул этот барак, пахнущий вяленой рыбой и мочой, и пошел к дороге. Я думал о фотографе, когда увидел, как за сгоревший фургон заходит мужчина. Сначала я подумал, что это Папа. Но когда я подошел ближе, то столкнулся с незнакомцем, который мочился на дверь фургона. От его мочи шел пар.

— На что это ты смотришь?

— Ни на что.

— Уходи отсюда, невоспитанный ребенок.

— Я не невоспитанный.

— Замолчи.

— Нет.

— Что? — закричал он.

Затем он выругался.

— Из-за тебя я написал на себя.

Я засмеялся и подался назад.

— Кто твой отец, а? — спросил он в ярости.

Я развернулся и стал уже уходить, когда услышал, что он снова ругается. Оглянувшись, я увидел, что он бежит за мной, продолжая писать. Я пустился наутек.

— Бог накажет тебя, бесполезный ребенок! — крикнул он.

— Бог накажет и тебя! — ответил я.

Он гнался за мной. Я бежал. Огогоро расплескивалось. Я заскочил в кусты буша и стал ползти через них, пока не достиг заднего двора какого-то дома. Я все еще слышал, как человек ругается на новое поколение детей. Его пьяный голос затихал в темноте, время от времени становясь громче.

— Глупые дети, — кричал он. — Смотрят на мой отросток. Как будто у отца такого нет.

Когда его голос стал звучать довольно далеко, я выбрался из своего укрытия. Поднялся ветер и засвистел в ушах. Из темноты у меня перед носом прыгнул и зашипел кот. Я отпрянул в испуге. Кровь стекала по одной стороне лица. Затем я услышал нежные голоса, зовущие меня из глубины ночи. Я пошел к улице. Голоса переместились. Теперь они звали меня из буша рядом с фасадным окном бунгало. Мне становилось страшно, когда я слышал голоса. Ветер спал. Когда я отозвался, голоса стали распевать мое имя сложными мелодиями. Я старался заставить голоса выйти из укрытия, показать свои лица. Я думал, что это были не духи, а просто дети, издевающиеся надо мной в темноте. Мной овладела ярость, и я стал швырять в кусты деревяшки и комки мокрой бумаги. К моему удивлению, из кустов тоже начали бросать камни. Один из них попал мне в плечо. Я поставил на землю бутылку огогоро, стал подбирать камни и бросать с руганью и проклятиями. Я так увлекся этим занятием, в ярости от того, что не попадаю в прячущихся детей, не слышу их криков, что даже не заметил, когда голоса затихли. И затем я услышал звон разбитого стекла. Я разбил чье-то окно. В комнате зажегся свет. Я услышал, как ключ поворачивается в замке. Занавески раздвинулись, и слепой старик, держа в руках лампу, злобно уставился на меня сквозь разбитое окно. В глазах старика загорелось пламя. Он закричал о помощи. И когда я понял, что это дом, где живет слепой старик, я схватил бутылку огогоро и пустился наутек.

— Где ты был? — спросила Мама.

— Нигде.

— На тебе песок. Песок и грязь. Ты пролил на себя огогоро. Им от тебя пахнет. Что это ты делал?

— Ничего.

Она встала и подошла ко мне явно не с добрыми намерениями. Ее лицо нахмурилось.

— Ты что, пил огогоро, а?

— Нет, нет, — заговорил я беспомощно.

Быстрая как ветер, она схватила меня и ударила по голове. Потом сняла с ноги тапок и шлепнула меня по спине.

— Ты еще маленький ребенок и ты уже пьешь огогоро, да?

— Нет.

— Воруешь огогоро, да?

— Нет!

— Прячешься в бушах и пьешь?

Каждый ее вопрос сопровождался ударом тапка по спине. Я вырвался и побежал к двери, открыл ее и увидел, что там стоит Папа, похожий на странника. Он не двигался. Мама надела тапок и села на кровать. Папа вошел, закрыл дверь и сказал:

— Ветер злосчастья пронесся в моей голове.

Он не сел на свой стул, а встал у окна. Затем сказал:

— Сколько еще человеку предстоит бороться?

На мгновение наступила тишина. Моя спина пела от ударов. Мне хотелось плакать, но папино настроение делало это невозможным.

— Там на столе есть немного огогоро, — сказала Мама.

С пустыми глазами, как человек, вышедший из глубокого сна и оказавшийся на незнакомой земле, Папа взял бутылку и пошел к двери. Мама надела на голову повязку. Папа сотворил возлияния предкам, отлив им полбутылки. Он молился предкам, чтобы они хранили нас от бедности, от голода и от всяческих бед. Он просил, чтобы они его направили и дали знак, что делать дальше. Затем он разлил огогоро нам и выпил свою порцию одним глотком. Он закрыл глаза.

— Что-то странное должно произойти, — сказал он устало, — и я не знаю, что.

Папа стоял прямо с закрытыми глазами. То и дело он откидывал назад голову.

— Ветер злосчастья держит человека в бедности, — сказал он.