Джойс Оутс - Сад радостей земных

– Ну а если это твой сын, тогда что? – сказала Клара.

– Неважно, если и не мой, пускай будет с нами, – сказал Лаури. Такой ответ должен бы ее обрадовать, но почему-то не обрадовал; ей хотелось чего-то другого. Мне уже тридцать два, – продолжал Лаури. – Тридцать мне исполнилось там, на фронте, и я думал, до этого уже не доживу. А теперь я вернулся и, может, сумею обо всем этом забыть, если только удастся начать новую жизнь.

Клара смотрела на него во все глаза. Она ничего не поняла.

– Боишься, что он сюда нагрянет? – спросил Лаури.

– Нет.

– О чем же ты беспокоишься?

Клара протиснулась мимо него.

– Надо приготовить ужин, – сказала она.

– Бог с ним, с ужином.

– Тебе ж надо поесть, и Кречету…

– Бог с ним со всем. Пойдем-ка.

– Лаури, я не могу.

– Пойдем.

Клара несчастными глазами уставилась в пол. Она была как выжатый лимон – ушла, иссякла вся ее сила и вся ненависть, благодаря которой Лаури так долго был с нею, словно и не уезжал. Так вот оно что, она только и жила этой ненавистью, только ею и держалась! А теперь, когда он и правда здесь, перед нею, даже не вспомнить, за что же она его ненавидела.

– Подлец ты, – прошептала она. – Нагрянул, как с неба свалился… ах ты…

– Дай-ка я тебя успокою, – сказал Лаури.

Клара подняла глаза – он улыбался той самой, незабываемой улыбкой.

– А малыш все играет во дворе, – сказал Лаури. Он приподнялся на постели и глядел в окно. Клара лежала неподвижно и смотрела, как плавно, мягко изогнулась его спина. – Всякий другой лез бы сюда, приставал, а он – нет. Как это он все понимает?

– Смекалистый, в отца.

– Почему он такой тихий?

– Он не тихий. Он тебя испугался.

– С чего ему меня пугаться?

– Заявился чужой человек откуда ни возьмись, пришел задворками… Я и сама испугалась.

– И сейчас боишься?

Хотелось сказать сердито – да, она всегда будет его бояться, ничего она против него не может, такая у него над ней власть, и это страшно… Но она смолчала, лежала не шевелясь. Влажные от пота волосы спутались, разметались по подушке. Чувство такое, словно вся она запачканная, избитая.

– Прости, если я… расстроил тебя, – мягко сказал Лаури.

Он опять прижался к ней, уткнулся в нее лицом, и Клара ощутила, какой слабой может быть человеческая плоть, даже плоть мужчины, как непрочно держится она на костях; вдруг бы это тело было расстреляно, разорвано в куски, что тогда? Вдруг бы пули, что свистели вокруг Лаури во тьме, где-то там, в Европе, на другом краю земли, не миновали его, а вонзились в его тело, что тогда? Он бы не вернулся, больше не обнял бы ее. Только тело Лаури ей и дается, только его она и может увидать и коснуться, а оно гнило бы сейчас где-нибудь во рву, и она бы даже не знала, как называется то место, даже вообразить бы его не могла, не хватило бы сил и уменья… что тогда? Она погладила его по спине, ладонь стала мокрая от пота. Вот только это ей и остается. Какие они оба слабые – и она, и Лаури; страшная сила, что скрыта в его теле, в крепких, мускулистых ногах, обернулась слабостью – и не той слабостью, какая бывает перед сном, а тяжкой, сродни самой смерти, словно их тела, еще вздрагивая от недавней неистовой страсти, погрузились в океан пота, на самое дно. Кажется, где-то глубоко в ее теле жестоко разбередили тайную рану – и ушли, иссякли все ее силы, и опять она беспомощна.

– Вот скажу Ревиру, что мы уезжаем, а он что скажет?

– У него есть жена.

– Но он меня любит, – прошептала Клара. – Он хочет на мне жениться.

– Черт с ним.

– Он меня любит.

– Плевать я хотел на чью-то там любовь.

– Он и Кречета любит…

– Опять же наплевать.

– А вдруг я тебе надоем и ты опять меня бросишь?

– Этого не будет.

– Почем ты знаешь?

– Знаю.

Они снова замолкли. Клара прислушивалась к дыханию Лаури, ощущала его дыхание на своей коже. Сказала сонно:

– Но ведь ты… Лаури, ведь с тобой никогда не угадаешь. Взбредет тебе что-то в голову, незнамо откуда, как во сне, и сразу тебе вынь да положь, а как получил свое, сразу надоело. И с людьми так, и если куда поехать, чем заняться. Сколько можешь на свете увидать и потрогать, то все твое, у тебя мир большой. А вдруг я из него вывалюсь, толкнет меня – и упаду через край. Тогда как?

– Не говори глупостей, Клара.

– И малыш тоже. Вдруг все про него позабудут. Ты всегда так спешишь…

– Нет.

– Я уже не маленькая, Лаури. Мне страшно, ты теперь со мной такое можешь сделать…

– Я всегда о тебе заботился, детка.

– О господи!

– Просто ты хотела получить от меня больше, чем я хотел дать.

Клара села на постели. Неохота было смотреть на Лаури. Как будто оба они преступники, оба – слабые, друг друга подозревают, и вовсе им не хорошо друг с другом, как было ей хорошо с тем малым с заправочной станции… он-то был не Лаури, а она все-таки чувствовала в себе Лаури. Жара, духота невозможная. Клара всегда любила эту спальню, а теперь комната будто чужая. Будто не только Лаури здесь нет места, но и ей тоже.

Она вновь дала себя обнять. А память шарахнулась в прошлое, к другим его объятьям, и еще дальше, к той ночи во Флориде, много лет назад, когда он взял мочалку и принялся ее отмывать, отделывать на свой лад, а то она, видите ли, была для него плоха. Или, может, она не права, может, несправедливо судить его за это?.. Вспомнился тот, тогдашний Лаури и она сама – будто это было не ее тело, она тогда будто смотрела на себя со стороны. Лаури все тот же, и ее все так же отчаянно тянет к нему; быть с ним вот так – чего ей это стоило, каких неистовых усилий, и вот родилось это зернышко, любовь, которая останется в ней навсегда. Вовек не вырваться из его власти. И все равно сейчас она ему скажет совсем другое.

– Нет, пожалуй, я с тобой не поеду, – сказала она.

– Что?

– Я не еду.

Кончиками пальцев он тронул ее лоб – очень вышло странно. Лицо ошеломленное. Клара закрыла глаза, чтобы не видеть его таким. Ей стало тошно.

– Ты не едешь со мной? – переспросил Лаури.

Клара поднялась с постели, накинула халат. Ситцевый розовый халатишко, мятый и не очень-то чистый. Подошла к окну, выглянула. Лаури не шелохнулся. Немного погодя она обернулась, поглядела на него через плечо, прищурилась – вдруг увидит такое, чего видеть совсем не хочется. Лаури пристально смотрел на нее, легонько постукивая пальцами по зубам.

– Передумала? – спросил он.

– А я никогда по-другому и не думала.

И Клара опустила голову Волосы томно, лениво колыхались, закрывая лицо. Наверно, она сейчас похожа на одну женщину на картине, той ничего не приходилось решать самой, ни о чем не надо было думать, у той все решилось просто: какой-то художник выбрал из всей ее долгой и сложной жизни одну только минуту, в эту минуту ее и нарисовал, а потом хоть пропади она пропадом – кому какое дело.