Джон О`Хара - Дело Локвудов

— Пересадка в Рединге, потом в Филадельфии? Во сколько ты там будешь? К ужину?

— Нет, после.

— Тогда мы должны дать тебе чего-нибудь на дорогу.

— Что вы, спасибо. Не надо.

— В воскресные дни с едой плохо, но, конечно, как знаешь. К своим не заедешь повидаться? Правда, все воскресенье мотаться с поезда на поезд — тяжеловато.

— Сегодня дело того стоило.

— Надеюсь. Погорячились мы, но теперь — все.

— Тем не менее мне хотелось бы кое-что сказать вам, господин судья.

— Все о том же? О моем сыне?

— Да, сэр.

— Не надо. Считаю вопрос закрытым и возвращаться к нему не хочу. Никогда. Дал слово.

— Как вам угодно, сэр.

— Когда-нибудь и у тебя будет сын… Нет, больше ничего не скажу. Пусть Лали будет счастлива с тобой — мне этого достаточно… Ну, Джордж, кажется, едет коляска. Она отвезет тебя на вокзал. Да, она. Чемодан твой уложен? Ах да, ты же без вещей. Весь день в поезде.

— С семи утра. Ну, спасибо вам, господин судья.

— Значит, никаких взаимных обид.

— Никаких, сэр.

Но, возвратившись в Принстон, где он уже не видел перед собой прелестного заплаканного личика Лали, Джордж почувствовал первые уколы сомнения, которые каким-то странным, непонятным образом были связаны с Бесси Фенстермахер, До этого переполненного событиями дня он считал ее тихой, кроткой женщиной, которая во всем послушна мужу, ведет его дом, если и имеет какую-то власть, то лишь над детьми, да и то — кратковременную. Но в этот день, за какие-то четверть часа, она показала себя в ином свете. Джордж вспомнил, что именно Бесси Фенстермахер предложила уговор, а не помолвку. В памяти его жила сцена в гостиной и Лали со слезами досады на глазах. Да, это были слезы досады, но чьей досады? Теперь он понимал, почему Лали быстро перевела тогда взгляд на мать и потом не отводила его: она была раздосадована лишь постольку, поскольку была раздосадована мать. В его ушах как бы вновь прозвучали слова Бесси Фенстермахер: «Я-то надеялась, что этот вопрос не всплывет. Дэвид понимает, но судья, я знала, не поймет… Я сама поговорю с судьей». Тихая, кроткая женщина предвидела размолвку. Вероятно, она уже говорила с Дэвидом о его затруднениях со вступлением в клуб и была уверена, что сумеет утихомирить мужа. Тихая, кроткая маленькая женщина, так часто напоминавшая Джорджу Локвуду Лали, верховодит в семье.

Но ведь это же естественно, что мать напоминает дочь, а дочь напоминает мать.

Джордж Локвуд решил пойти прогуляться, однако, выйдя из общежития, понял, что идет не гулять, а проверить, не горит ли в окне Неда О'Берна свет. Как он и ожидал, свет горел.

О'Берн, живший в своей комнате один, сидел в поношенном шерстяном халате в кресле, положив ноги, обутые в домашние ковровые туфли, на подушечку. Он держал перед собой книгу и курил кальян.

— А я тебя вспоминал.

— Что читаешь?

— «Путешествие миссионера по Южной Африке» Дэвида Ливингстона.

— Что же заставило тебя вспомнить обо мне?

— А то, что я был занят своим делом, готовясь к отъезду в Южную Африку, а ты был занят своим — в Лебаноне. Итак, ты вернулся. Садись, рассказывай. В верхнем ящике есть сигара. Я приберегал ее себе на утро, но ты бери, кури. Это вынудит меня курить трубку, от которой я тщетно пытаюсь отучить себя.

— Сигара — это хорошо, только спичку дай.

— Коробок справа от тебя, на столе. Что-нибудь не так, старина? По лицу вижу, что не так.

Джордж Локвуд рассказал, как было дело, но о сомнениях, возникших потом, умолчал.

— Ну и хорошо.

— Это все, что ты можешь сказать? — спросил Джордж.

— О нет.

— Ну и ладно.

— Помолчи…

— Вот теперь я кончил. Прочел тебе весь монолог, а не только процитировал строку насчет истинной любви.

— Весьма тебе благодарен. Очень трогательно.

— Мне кажется, Джордж, что ее мать пользуется в семье большим влиянием. На твоем месте я держался бы ближе к ней. Она может пригодиться. Ясно как день, что она целиком на твоей стороне. Но есть человек, на месте которого я не хотел бы сегодня быть.

— Кто? Судья?

— Девушка. Лали.

— Почему?

— Не знаю, как тебе объяснить.

— Может, у Шекспира и на этот счет что-нибудь сказано?

— Уверен, что сказано, но я не хочу рисоваться. Я просто сочувствую девушке, на чью долю выпал сегодня довольно скверный день. Возможно, тебе захочется дать мне по зубам, Джордж, но, по-моему, ты ее не любишь.

— У меня нет желания бить тебя по зубам.

— Тогда что же ты ей прямо не скажешь, черт побери? Впрочем, нет, не надо.

— Что сказать?

— Это охлаждение, которое ты сегодня испытал, — оно пройдет. Может, тебе лучше переждать день-другой? Ты разговариваешь так, как не разговаривают влюбленные. Будет честнее, если ты положишь этому конец, пока не наделал больших бед. Не надо тебе было приходить ко мне сегодня, право. В таких случаях я почти всегда на стороне женщин, хотя знаю, что они умеют позаботиться сами о себе. Но на этот раз попробую принять твою сторону.

— А ты не становись ни на чью.

— Нет, я все же встану на твою сторону. Душой я с этой девушкой, но женщины в таких вещах мудрее и хитрее нас. Так вот, взгляни на это дело нашими глазами. Предположим, ты порвешь с ней. Если ты ее не любишь, то разрыв будет для нее благом. А если любишь, в чем я сомневаюсь, то сам же в первую очередь и останешься в проигрыше. Почему ты мне не возражаешь, почему не стараешься убедить, что любишь ее? Ты знаешь почему, Джордж. Не можешь заставить себя лгать самому себе.

— Я не знаю, что думать и что предпринять.

— Напиши ей сегодня письмо и положи на ночь себе под подушку. Выскажи все, что думаешь, а утром проверь, сколько в сказанном правды. Знаешь, у нас, католиков, есть способ, от которого я не хотел бы отказываться: исповедь. Сам я после приезда сюда перестал исповедоваться, но знаю, что многим несчастным это помогает жить. Раз в месяц человек выкладывает все священнику и, выйдя из исповедальни, чувствует себя так, словно начал жизнь заново. «Absolve te» [23], — повторяет этот человек и пятнадцать минут живет в другом мире. До тех пор, пока не наткнется где-нибудь в трамвае на смазливую девчонку. Но теперь уже все его нечистые мысли и желания записываются на новой доске, а не на старой. Очень удобно. И этого мне как раз не хватает.