Юрий Перов - Заложники любви

Потом мы с Лариской специально исчезли и проследили, как А. со своим вечным спутником Спиридоновым направились в класс. Потом, когда уже все вошли, поахали друг на дружку, поохали и немного успокоились, явились мы с Лариской… Сдавленный стон зависти и изумления прокатился по классу, когда стремительной и независимой походкой мы прошли за свою парту.

Мне удалось дружески легко кивнуть А. и больше не смотреть в его сторону. Но боковым зрением я увидела, как расширились его глаза, как какая-то фраза застряла во рту, как недоуменно сошлись на переносице брови. Я всей кожей почувствовала, что он просто обалдел. И не только он. Но он больше всех. По-настоящему.

Потом я весь день даже не смотрела в его сторону. Мне и не нужно было. Зверева служила мне перископом. Она сообщала о каждом его взгляде, о каждом движении…

Когда мы выходили из школы после уроков, они с Игорьком, как миленькие, торчали около ворот. Потом тащились за нами почти до самого дома. Правда, им частично по пути, но тут все понятно без лишних слов.

Итак — СВЕРШИЛОСЬ!!! Я счастлива!!! Оказывается, это очень, очень, очень приятно — быть счастливой.

19 октября 1978 г.

Не понимаю, за что Пушкин любил осень? У нас в Щедринке это самое отвратительное время года. Листва облетает, и сквозь голые ветви становятся видны наши древние развалюхи во всех печальных подробностях. Как грустно, но красиво сказано! Жаль, что где-то я это читала… Может, когда-то эти дачи и были красивы, но сейчас… Все в гнилых заплатах. Где были витражи — серая фанера, вместо резных наличников — обломки, как обломки зубов в старческом рту. Или в рте? И то, и другое — некрасиво. И потом, эта желтая грязь… У нас четыре главные улицы засыпали дробленым известняком. Собирались асфальт положить, но почему-то раздумали. Так и осталось. И чуть дождь пойдет — расползается желтая грязь повсюду. Даже на стенки залезает. У нас в школе, хоть мы и переобуваемся, полы становятся грязно-желтыми. Остальные улочки и переулки осенью покрываются черной грязью. Идти можно только по кирпичикам и сиротским досочкам, которые хозяева выкладывают вдоль своих палисадников.

И вороны, и галки… Они совершенно балдеют к осени. Галдят с утра до вечера. Собираются в огромные стаи и как бешеные крутятся над станцией.

Боже, как меня раздражает это воронье! Невозможно спать по утрам от их галдежа.

Есть что-то безжалостное в цифре «22».

23 октября

Он ударил меня!

1 ноября

Никогда не думала, что можно жить после…

3 ноября 1978 г.

Неужели это и есть любовь? Но зачем же так больно? Ведь хочется праздника. Такого, как в тот день, когда мы вышли из школы, а они стояли с Игорьком и ждали нас…

3 ноября (вечер)

Я никогда не верила в любовь, воспеваемую Мари-ванной. Меня всегда тошнило, когда она заводила на уроках свои песни о Джульетте, Татьяне, Онегине, Маяковском. Она у нас страшно левая, Мариванна. Она даже признает любовь Маргариты к Мастеру. После Мариванны книги в руки брать не хочется… Но я знала, что она есть. Другая, современная, красивая. И вот дождалась… Правда, я сама виновата, но кто же знал, что он будет так бешено ревновать… Ведь для меня Ираклий уже давно как родственник. Как двоюродный брат или как дядя… Когда он приходит к нам, то больше с предками общается. А на меня только глядит, как девица, печальными глазами. Нет, правда, я совсем как-то забыла, что он мой официальный жених… Из наших отношений не видно, что он будет моим мужем со всеми вытекающими… Хотя мне приятно, что он любит меня, каждый раз приносит цветы, конфеты, всякие милые подарки. Когда приезжает какая-нибудь импортная группа — привозит билеты в первые ряды. Представляю, сколько они стоят… Не будет же князь Ираклий стоять с ночи в очереди.

Одним словом, меня Бес попутал. Саша что-то сказал, я обиделась и, чтоб поставить его на место, объявила, кто я такая и как ко мне некоторые относятся. Честное слово, это глупо, но у меня в голове как-то не связывались наши с Сашей отношения и Ираклий.

Ираклий был там, где родители, бабушка, семья, а Саша — это другое, тайное, почти запретное и очень больное. Раньше я это скрывала от всех, кроме Зверевой, потому что любила безответно, а теперь потому, что боюсь наших безумств…

Не знаю, как это у других, но у нас все чрезвычайно сложно. У него тяжелейший характер. Он ко мне не подходил десять дней. Да-да, заметил меня новую, взрослую 1 сентября, влюбился без памяти (я это теперь точно знаю) и не подходил. И вообразить не мог, как это взять и просто подойти к предмету любви. Вздыхал издалека. Преследовал тайно, как мальчишка. Мне уже начало казаться, что я ошиблась в нем, что он мельче, примитивнее того недосягаемого, неприступного А., который терзал мое воображение почти весь девятый класс…

Чтобы еще больше не разочароваться в нем или, наоборот, разочароваться окончательно и спокойно забыть, я сама сделала первый шаг. Он был ошеломлен. Как потом оказалось, он даже и не подозревал о моей прошлогодней безответной любви. Браво, Сапожникова! Брависсимо! Когда я в нашем старом парке на берегу озера положила свои загорелые руки ему на плечи и поцеловала его в губы, он просто обалдел. Я даже испугалась, я думала, он или упадет в обморок, или закричит…

Потом все разъяснилось. Он — поэт. В самом деле. Оказывается, у него, кроме меня, есть тайная страсть — Пушкин. Оказывается, он родился с Пушкиным в один день, 6 июня, и мать назвала его в честь Пушкина Александром, а по отчеству он Сергеевич.

Оказывается, он пишет с самого детства. Он мне показывал свои детские сказки — очень мило. А в стихах его я, к сожалению, ничего не понимаю. Он пишет почему-то свободные стихи, без рифмы, без размера, очень похожие на переводы с иностранного. Называются эти стихи верлибры.

Все это страшная тайна. И вообще жизнь моя стала тайной. Мы встречаемся тайком от всех. О наших встречах знает только Зверева. Он даже Игорьку не рассказывает о наших отношениях… Я совершенно другим его себе представляла. Он такой нежный, робкий. Но страстный… Поцелуями и ласками он доводит меня и себя до исступления. Были такие минуты, когда казалось, что все, больше нельзя! Еще одно движение, один поцелуй — и душа отлетит.

А наутро нужно вставать, идти в школу… Там видеть его и не замечать. А коленки подгибаются, руки дрожат, на губах идиотская улыбка. Дальше поцелуев и ласк дело, разумеется, не зашло. Думаю, что и тут мне в конце концов придется проявить инициативу. У поэтов все так сложно…

Представляю, что будет, если маменька засунет сюда свой носик. Дорогая мамочка, у тебя уже взрослая дочь выросла… А Зверева уже давно живет со своим Сережей и в голову ничего не берет. Ее Сережа говорит, что это не нравственные проблемы, а гигиенические, что в России традиционно ханжеское и примитивное отношение к сексу. Вся Европа давно отбросила предрассудки. У них давно уже не бывает трагедий на сексуальной почве. Это называется «сексуальная революция», мамуля. И это — факт жизни. А против факта, как скажет папуля, не попрешь.