Петр Проскурин - Число зверя

— Вы о чем, княгинюшка, что вы! — подал голос и гость, потянулся через столик, благодарно сжал руку хозяйке, и она в ответ одарила его неким подобием улыбки — неровная тень прошла по ее крупному, ухоженному, несмотря на возраст, почти без единой морщинки, лицу. — Вы же знаете, княгинюшка, я не отношусь к таким легкомысленным людям, любое ваше слово, любой намек я ни разу не пропустил мимо ушей, что вы! Разве я похож на пресловутого Иванушку?

— Нет, Сереженька, нет, уж на дурачка ты окончательно не похож, — с готовностью согласилась хозяйка и, с какой то незнакомой серьезностью, долго молча смотрела на него в упор, точно забыв о себе и о госте, а он, как бы подпадая под ее настроение, молча ждал. Он хорошо знал хозяйку и видел, что она не только встревожена, но и напугана, и не хотел торопить события; слегка улыбаясь, он еще налил Марии Николаевне хереса, а себе коньяку, задумчиво взял сизую крупную маслину, бросил в рот, пожевал, стараясь отгадать истинную причину непривычного поведения хозяйки, обычно уравновешенной и непроницаемой.

— Сереженька, ты ее очень любишь? В самом деле цыганская страсть с кинжалами и кострами? — словно очнувшись, спросила Мария Николаевна, поднимая рюмку с хересом.

— Что то я ничего не соображу, действительно, что ли, поглупел, — попытался отшутиться, изумленный в душе, Сергей Романович. — Право, вы о чем, княгинюшка?

— Хватит, хватит петли то накидывать, — засмеялась хозяйка и отпила из рюмки. — От твоего фантастического курбета с этой высокой знаменитостью вся Москва перебесилась! Тут такое говорили и говорят — волосы дыбом! Нет, Сереженька, мальчик мой, не сносить тебе головушки! Ты что же, не знал, из какой генеральной постели ее выхватил? Ну, чего онемел? Такое, дорогой мой, никому не прощается… Ты бы мог ограбить банк или разгромить золотую кладовую — здесь все можно понять и объяснить, но такое… Как ты мог только додуматься до подобного безумства? Как тебе удалось? Да ты чего, дорогой мой, веселишься? Ты, видно, и правда с ума сошел! — расстроилась хозяйка и залпом допила свой херес.

Некоторое время она старалась удержаться, но затем замахала на своего гостя рукой с платочком и как то нервно расхохоталась, не в силах остановиться даже от резонной мысли испортить лицо; она все помахивала платочком, словно стремилась остановить его в чем то бессмысленном и недозволенном, и между приступами хохота у нее вырывались неразборчивые восклицания и слова.

— Нет, нет! — все больше изумлялась она. — Я как услышала, не поверила, едва в обморок не грохнулась! Нет, нет, говорю, да такого же быть не может! Это ведь ни в какой сказке не отыщешь! У самого Брежнева умыкнул? Да кто он такой, этого же быть не может! Это наш то Сережа, свет Романович? Господи спаси, нет, я не верю, помру от смеха! Ай да Сергей Романович!

Почувствовав, что у нее поползла краска с ресниц и бровей, Мария Николаевна мгновенно остановилась, долго рассматривала испачканный в помаде платочек, попросила налить еще вина, пожелала гостю здоровья и счастья и выпила.

— Знаешь, Сереженька, а я бы очень хотела узнать, как это все у вас получилось… Нечто невероятное. Ну, тебя я еще могу понять, но вот ее… Она что, тоже с ума сошла?

— Я был о вас несколько другого мнения, княгинюшка, — не остался в долгу Сергей Романович, и у него проступил густой румянец. — Скажите на милость, чем же я хуже какого то партийного старикашки? Вы же умная и знаете, на этом поле брани абсолютно все равны, и слава Богу, что это так! А то бы человечество давно выродилось, — именно в женщину природа и Бог, если хотите, и заложили этот спасительный инстинкт сохранения рода человеческого. Именно поэтому такие курбеты, как вы изволили сказать, княгинюшка, и происходят сплошь да рядом. Слава — женщине!

Тут Сергей Романович встал, выпятил грудь, по гвардейски поднял рюмку с коньяком и выпил; хозяйка, залюбовавшись им, спохватилась, поблагодарила от имени всех женщин и, сразу посерьезнев, с затаенной нежностью остановилась долгим взглядом на лице своего гостя.

— Я давно тебя поняла, — сказала она, — с тобой, Сереженька, не соскучишься… Молодец! Будет что вспомнить! Скажи, не стесняйся, я уже старуха, мне можно сказать, — что же ты теперь собираешься делать, как будешь жить? Моя матушка, царство ей небесное, всегда говорила, что шила, мол, в мешке не утаишь, — я так, от бабьего ненасытного любопытства спрашиваю, не думай… Дальше то что?

— А я и не думаю, княгинюшка, о таких пустяках, — засмеялся гость и закружился по комнате — сердце у него отпустило, забавная старая женщина, считавшая себя подлинной аристократкой, сама того не желая и не предполагая, вдруг возмутила в нем самое потаенное, к чему он и сам не решался прикоснуться и обходил до сих пор за тридевять земель стороной. Но так уж был устроен человек — пришла пора и больше нельзя было вертеться вокруг да около, и он, вероятно, потомок одной из древнейших фамилий на Руси, постояв перед большим напольным зеркалом в старой раме и довольно налюбовавшись на свою озадаченную физиономию, словно пытаясь отыскать в ней признаки благородных наследственных кровей, наконец, заговорщически подмигнув сам себе, вернулся к столу, еще выпил с хозяйкой и пощипал кисть винограда, красовавшуюся на столе.

— Знаете, княгинюшка, если бы я сам мог знать и объяснить! — сказал он задумчиво, с какой то затаенной теплотой и даже гордостью. — Я одно знаю, что то во мне рухнуло, сломалось, я уже не тот, я теперь сам себя не знаю и даже подчас боюсь. Только и не в этом главное, княгинюшка Мария Николаевна, не в этом! — Тут он поднял глаза на хозяйку, и она, жадно и удивленно слушавшая его, слегка отшатнулась — раньше у него никогда не было таких глаз, просветленных, лучащихся каким то чистым, почти хрустальным светом, и этот странный свет больше всего и ужаснул хозяйку. — Я раньше вроде бы и не знал, — продолжал свою исповедь Сергей Романович, — и только теперь вдохнул солнца, обжегся… Я, княгинюшка, небо увидел, знаете, в самые выси взлетел и спускаться оттуда не хочу, не могу! И жить по прежнему я уже не хочу и не буду! Что же здесь плохого или преступного, скажите мне, моя мудрая наставница и охранительница, в чем здесь преступление? Молчите?

— А что я скажу безумному? — Мария Николаевна слабо улыбнулась, по прежнему глядя на него с каким то новым, пронзительным чувством открытия, и вдруг погрустнела, поникла. — Ты меня, Сереженька, хорошо знаешь, у меня душа для друзей открытая, нараспашку. Ох, грех тяжкий, — суетливо перекрестилась она и стала в чем то похожа на тетушку Настусю, — от этого сходства гость окончательно смешался и пожалел хозяйку. — Сроду я никому не завидовала, а тут ох какая меня нехорошая мгла окутала! Нет, Сереженька, не думай ничего плохого, это была особая зависть к твоей Магдалине, и даже не женская, не бабья, я и сама не знаю, что это было… Подобного в своей жизни я и припомнить не могла… Господи милостивый, помилуй и прости… да и как не позавидовать? Ох, наша бабья порода! А зависть — великий грех, сколько надо отмаливать…