Васко Пратолини - Повесть о бедных влюбленных

Теперь призрак Мачисте преследует его в бреду.

Уго зарывается лицом в подушку, словно желая выдавить, вытеснить из головы этот образ. Но воспоминания не исчезают, а лишь ускоряют свой бег, и все новые и новые картины одна за другой, как яркие пятна, проносятся перед его закрытыми глазами. Теперь вспоминается все, что было за последнее время: гостиница и Олимпия, пьяный Освальдо и оскорблявшая его Киккона, и он, Уго, который этим забавлялся, и пил, и якшался с ними, да еще собирался когда-нибудь расплатиться с Мачисте за полученный удар. Теперь ему в мучительном бреду казалось, будто он и вправду исполнил это желание и отплатил Мачисте за обиду. Потом все его мысли окончательно спутались, и ясным осталось только одно: Мачисте убит, потому что он, Уго, побудил его действовать и, подстрекая ехать быстрее, привел друга туда, где ждала его смерть.

Наконец Уго нашел силы стряхнуть с себя кошмар. Он сел на постели и открыл глаза. Сквозь закрытые жалюзи пробивался свет — белые полосы ложились на спинку кровати, расплывались на желтоватых стенах и на потолке. В полутьме вещи стали обретать свои привычные очертания. Задрожал в зеркале легкий отблеск: первые лучи солнца озарили дома. Улица была необычно тихой.

Уго почувствовал, что у него лоб, затылок, шея, даже руки в сгибах покрыты испариной. Перевязка давила плечо и грудь, стесненные движения бередили рану. Уго вдруг ощутил прилив энергии и снова подчинил себе свое тело. Недавние мысли будто окутались туманом, отступили на задний план, но мозг еще не повиновался Уго, оставался вялым, инертным, как его раненая рука. Думать связно он был неспособен, но с тревогой прислушивался к малейшему шороху. Ночной кошмар словно принял осязаемые формы: Уго казалось, что теперь у его изголовья сторожит что-то страшное, грозное и в любую минуту может на него ринуться: какая-то неусыпная тень, которая больше никогда его не покинет, как его собственная тень, вот-вот набросится и раздавит его. Он больше не испытывал панического страха, но чувствовал себя загнанным, затравленным беглецом. Воображая себе эту тень живой и сильной, Уго не боялся ее, но у него не хватало духа обернуться и посмотреть на нее. Ему казалось, что рано или поздно, через секунду или через час, а может быть, и завтра, куда бы он ни пошел, что бы ни сделал, этот призрак схватит его. Но дневной свет, разгораясь с каждой минутой, помогал Уго ускользать от опасности, хотя и не мог окончательно его спасти; он отвлекал юношу, осушал его слезы.

Уго встал с постели, подошел к окну и выглянул на улицу сквозь спущенные жалюзи. Он видел только угол виа дель Парлашо и в доме напротив — окна Карлино. У одного из этих окон сидела мать Карлино, Арманда, и беспокойно поглядывала то туда, то сюда — в оба конца улицы. Лицо у нее было словно восковое, она зябко куталась в шаль, прядь седых волос выбилась на виске; Арманда казалась живым олицетворением отчаяния.

Улица по— прежнему молчала. Потом Уго увидел, как отправился на работу мусорщик Чекки, потом землекоп Антонио в грубых сапогах, с новой лопатой на плече, поблескивавшей на солнце. Отёлло отпер лавку и остался стоять на пороге, глядя вверх, на окна Маргариты. Немного спустя вышла Леонтина с кошелкой. Проходя мимо Отелло, она посмотрела на него, поднесла руку ко лбу и покачала головой. Отёлло развел руками и тоже закивал головой, потом закурил сигарету и сел на скамеечку у дверей. Настал черед Клары высунуться из окна; удостоверившись, что матери уже нет на улице, она отошла.

Уго словно прилип к окну. Он прижимал к стеклу лоб, чтобы охладить его. Рыданий Маргариты больше не было слышно, наверно, она пошла с Марио искать Мачисте. Но куда?

В этот момент Арманда закричала:

— Карлино!

Затворив окно, она поспешно скрылась в комнате.

И Карлино появился перед глазами Уго, в рамке, образуемой пластинками жалюзи.

Карлино все еще был в форме. Он поздоровался с Отёлло, махнув ему рукой; Отёлло нерешительно встал, в замешательстве снова сел, потом опять встал и поднял руку, изобразив что-то вроде фашистского приветствия.

Уго задыхался, стоя у закрытого окна. Сердце у него бешено билось. Он никак не мог собраться с мыслями. Он лишь следил за каждым жестом Карлино и чувствовал, что весь дрожит и почти теряет сознание. Кровь бросилась ему в голову, все тело напряглось, мышцы стали твердыми, как камень. Уго не мог утверждать, что видел Карлино в машине, гнавшейся за мотоциклом, но всем своим существом ощущал, чувствовал, что Карлино был там, так же как был там несомненно и Освальдо. В его смятенном мозгу родилась уверенность в этом, неотвратимая, хоть и бесплотная, как тень, что стояла у него за плечами, сейчас более чем когда-либо близкая и угрожающая.

Карлино рылся в карманах, отыскивая ключ от входной двери; но прежде чем он успел воспользоваться им и прежде чем Арманда отперла сыну изнутри, дверь распахнулась и вышла Клара. Она, очевидно, бегом спустилась с лестницы, чтобы в отсутствие матери заглянуть к Бьянке. Клара с разбегу перепрыгнула через порог и, не удержавшись, налетела прямо на Карлино.

Тут она испустила настоящий вопль.

— Мама! — крикнула она и кинулась прочь. Потом, как обезумевшая ласточка, заметалась по улице, от двери подруги к дому Бруно. Девушку объял такой ужас при виде Карлино, что она бросилась к жениху, как к спасителю. Клара ринулась вверх по лестнице, к Бруно.

Ее крик сразу пробудил корнокейцев; Клоринда, высунувшись из окна, увидела испуганную Клару и Карлино, который наблюдал за ней, все еще стоя у двери, и Клоринда в свою очередь не могла удержаться от жалобного восклицания:

— О господи, спаси и помилуй!

Тогда из своего убежища Уго увидел, как Карлино поднялся на две ступеньки крыльца и остановился на пороге. Раздался его громкий, резкий и злобный голос:

— Успокойте нервы, синьоры с виа дель Корно! А если кому хочется похныкать — пожалуйста! Получите полную меру, да еще с добавкой!

Если о людях надо судить по их поведению в чрезвычайных обстоятельствах, то Стадерини оказался смельчаком — он один-единственный решился подать голос и ответил Карлино. Стадерини был соглашатель до мозга костей, но кости-то у него были уже старые и жизненный опыт немалый. Разумеется, Стадерини заговорил своим обычным голосом, приниженным и покорным, но тон у него был решительный. Сапожник понял, что его вмешательство может предупредить и какой-нибудь опрометчивый поступок Бруно или выходку женщин, возбужденных страхом и тревогами истекшей ночи и известием о гибели Мачисте, которое принесли Марио и Милена. Вмешаться — значило воспрепятствовать непредвиденным и весьма опасным последствиям.

И вот Стадерини высунулся из своего окошечка под самой крышей дома номер четыре и сказал: