Антонио Редол - Яма слепых

Тут он поднял голову и тряхнул ею, чтобы освободиться от жертвы, и освободился, а все тут же отпрянули и попрятались за парой быков, везущих старье. А бык застыл на месте с мертвым Жоаном Педро между передними ногами… и глядел на нас так, что только тот, кто ни разу не видел быка, мог сказать бы, что быки без соображения. Мы должны были пойти за волами и двумя лошадьми, чтобы вытащить Жоана Педро. Вот так-то! Жоан Педро был истерзан, что твой Христос.

А когда узнал хозяин?! Когда узнал, то первое, что он сделал, это посмотрел на Салсу испытующе, с недоверием, ну и сказал: раз Салса хотел быка для плуга, так тому и быть, бык будет ходить в ярме и даже Святой Изидро не освободит его от того ярма, — сказал как отрезах. Тогда Салса снова прошелся молотком по причиндалам быка, но теперь по семенникам, да так, что животное рухнуло от боли, как мертвое. Это уж было слишком! А вот кому повезло после этой истории — это сыну Жоана Педро: хозяин взял его к себе на полное обеспечение, конюхом, присматривать за лошадьми его детей. Он ведет жизнь дворянскую! Вот только матери парня не по душе его работа. Дурацкое занятие! Говорят, чует материнское сердце беду. Бабские глупости!…

Как я уже говорил до появления на страницах романа Жоана Атоугиа, Релвасы не просят. Не просят сами и не любят, чтобы их просили.

Релвасы сами знают, когда и что они должны дать. Клянчащие да жалующиеся не сотрут от усердия башмаки ради хозяйского блага. А уважение — обязательно, и каждому по заслугам, но никакого панибратства или снисхождения. Пастух Релваса, лошадь и все остальное, что имеет тавро дома Релвасов, должны вести себя подобающим образом, с достоинством.

Женщины семейства Релвасов — вот они могут быть милосердными, это по их части. Все они учат испанский, французский или английский, ну и немного берут уроки музыки — и ни одна не собирается объехать весь свет, как то совершила племянница хозяина Жоана, царствие ему небесное, — уроки географии, тоже немного, ну и истории Европы, только Европы, все прочее ни к чему, еще рисование на шелке, ведь это так красиво и такой хороший подарок, как и любое вышивание, и все без исключения, каких бы слез им это ни стоило, умеют сидеть в седле, как настоящие наездницы, ну и оказывать милосердие тем, кто его заслуживает.

Кнут — дело мужчин, с разумом использующих его, пряник — женщин, сердечно посещающих больных в Алдебаране, помогающих беременным и устраивающих в больницы тех, кому клистиры и банки домашнего врача доктора Бернардино уже не помогают. Каждый год в пользу больницы Релвасы организуют бой молодых быков, для участия в котором в поселок съезжается цвет мастеров своего дела. Это и всадники, и тореро, и бандерильеро, и форкадо [ Участник португальской корриды, который в конце боя бросается на быка с голыми руками и повисает на его голове. Усесться на быка верхом — высшее достижение форкадо. ], как молодые, так и старые, и очень редко перед их именами не стоит маленькое слово «дон», которое так много им дает, красуясь на афишах, и все для того, чтобы чернь видела, что праправнук наместника Индии, работая с быком, орудует палкой с железным крюком не хуже, чем его предок орудовал копьем, вонзая его в тело азиата, или еще чей-нибудь праправнук умеет подать всаднику разноцветные бандерильи с тем же изяществом, с каким его прадед старался преподать дикарям далеких континентов европейскую культуру.

Праздник всегда отличает изящество: ложи заполняются дамами — представительницами тех же генеалогических деревьев, к которым принадлежат и тореро, — украшающими парапет manteau [ Накидка (франц). ], на которые они же, эти дамы, облокачиваются; в перерывах организаторы праздника раздают сувениры, и все это сопровождает настоящая испанская музыка, и ни одной бандерильи, и ни одного броска форкадо на быка, которые не были бы кому-либо посвящены.

Диого Релвас председательствует как сам бог, каковым и является для всех присутствующих на корриде. Он вспоминает Испанию и улыбается. Это, пожалуй, один-единственный случай, когда чернь может видеть его улыбку. Возможно, многие только потому и приобретают билеты на корриду. Л он сверху, надменный и щедрый, памятуя о доходе, который получит с этой корриды, бросает сигары тем, кто посвящает ему очередного быка, и аплодирует, облокотившись на поручни ложи, тогда как все сидящие и внизу и на галерке в восторге глядят на него и аплодируют ему. Тут возникают и маленькие состязания: кто кого победит в аплодисментах.

Вот потому-то женщины дома Релвасов распоряжаются в больнице, хотя республиканцы уверяют, что это все делается Релвасом на доход с проданных билетов. Злословие политиков!… А во сколько ему обходится ужин, который он устраивает в эти вечера победителям!

«Теперь, если разрешите, расскажу я. Кто я? Шестипалый слуга, как есть слуга, и служил я шестнадцать лет своему хозяину Диого. А бой молодых быков был что надо! И для тореро, и для всех, надо сказать прямо. А вот после боя мы отправлялись в имение, в амбар, что стоял около конюшни. Я ходил за жеребятами и был лучшим танцором фанданго во всем Алдебаране. Если кто другого мнения, пусть смело скажет, что это не гак. Фанданго — это моя гордость, потому-то я частенько, бывало, и танцевал здесь, в краю заливных земель, даже в одиночестве; вставал перед деревом и танцевал перед ним так, как мне хотелось, вниз от бедер все ходило ходуном, а верхняя часть тела даже не шевелилась. Носком и каблуком башмака такую музыку выбивал, что твой аккордеон. Но в ту ночь пришел моим танцам конец. Как вспомню, аж кровь стынет.

Ну там, то да се, да разное прочее, словом, праздник шел своим чередом. Ели и пили в два горла, ведь это только дворяне держат фасон, не едят. Ну и чем дальше, тем больше… а по лицу хозяина Диого было видно, что ему не по душе такое… одни, упившись, вставали и, повиснув на других, шли, качаясь из стороны в сторону, потом вдруг начинали бить по башке тех, за кого держались, и говорили, что не нуждаются в их помощи, и тут же падали. Я видел даже, как чуть не грохнулась одна сеньора, а уж всякие там вольности… Ну, то да се, да прочее разное, но не все ж, что я видел, нужно рассказывать, но вот одному дураку-мужу надо было глаза-то раскрыть.

А тут двое музыкантов стали гитару настраивать, гитару и скрипку, ну и тотчас к небу понеслось фадо [ Португальская народная песня.], да такое красивое, и вдруг хозяин Диого приказал всем нам уйти, чтобы мы, скажем, не все видели. «Идите отсюда, я вас потом приглашу, тех, кто танцует фанданго». Тут я и сказал про себя: «Шиш тебе, а не фанданго», — я ведь тоже был навеселе, точно был навеселе, иначе бы не влез в такое дело. Разобрало меня тогда здорово, надо же — людей выгнать во двор и пусть сидят и ждут, когда их изволят пригласить станцевать фанданго. Но мы отплатили всем этим дворянам: принялись выкладывать друг другу все, что про них знали и слышали. А в это время Атоугиа вынес одну их дамочку на руках — вот гак-то, ну, то да се, да разное прочее.