Антонио Редол - Яма слепых

— Да, понимаю. — Он оборвал его. — С детства я разрешал им быть вместе. Так?! Не об этом ли вы думали? — закричал он, тут же спохватившись, что кто-нибудь там, за окном, услышит.

Он подошел к окну и закрыл его, удостоверившись, что под окном никого нет. Только у конюшни, как всегда, сидел Таранта. Он посмотрел на него.

— Да, я знаю, что виновен… Однако это уже не исправишь. — Он больше ничего не скрывал. — Он ее любовник. Да, я в этом уверен. То, что я видел, сомнений не оставляет, да и не нужно было так долго смотреть… Такое, сказать по чести, я увидеть не ожидал, нет.

Испытываемые и тем и другим чувства были неодинаковы, и все же оба они не хотели верить действительности. Диого Релвас прислонился к косяку двери — а-а, как хорошо бы было рухнуть замертво — и дрожащими пальцами поскреб подбородок. И тут услышал, что сын обращается к нему, говоря:

— У нас нет другого выхода…

— Какого? — спросил Диого Релвас.

— Надо убить его!

При этих словах землевладелец опустил голову, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы, что жгли ему веки. И ответил:

— Конечно!

Они стояли друг против друга и смотрели друг другу в лицо.

— Я могу это взять на себя, — добавил Мигел Жоан. — Надо только продумать… чтобы ни на кого не пало подозрение…

— Нет, это надо делать иначе… Простите! К несчастью, я старше чуточку.

Они помолчали.

— Конечно, никто не должен указать на нас пальцем, но все Должны знать, что это мы. Мы это сделали, мы, а не кто иной. Вот так!

— Пожалуй!

Взяв Мигела Жоана за руку, Диого Релвас повел его в глубь комнаты, подальше от двери, на которую он нет-нет да поглядывал с недоверием по непонятной причине. Это было инстинктивное движение, которое он, хотя и считал нелепым, подавить не мог. Что такое нелепость? Не все ли нелепо?…

— Как вы думаете это сделать?…

— Еще не знаю… Шико Счастливчик — вот кто способен… — вдруг вспомнил Мигел Жоан.

— Да, но раньше нужно подготовить Зе Педро… чтобы он ничего не заподозрил. Нужно, чтобы оба были спокойны.

— Конечно. Тяжелее всего будет сказать это Марии до Пилар.

— Должно быть. — Он выпрямился. — Можете сказать, что я сойду к столу.

Диого Релвас почувствовал, что вопрос решен. Не думал он, что после того, как переговорит с сыном, ему так полегчает. А впрочем, почему же? Разговор должен был помочь ему успокоиться и помог. Да, он успокоился, теперь он это мог сказать.

— Мы встретимся с Шико Счастливчиком в моем доме, — сказал Мигел Жоан. — Так будет лучше…

— Согласен.

Он проводил сына до двери и пожал ему руку.

— Все должны знать, что с Релвасами не шутят. Это опасно!

Самое ужасное, что понести наказание должна и Мария до Пилар. Когда он об этом подумал, сердце опять заныло. Из рощи долетел резкий крик павлина и заставил его вздрогнуть.

Согласиться на то, чтобы сын все взял на себя, Диого Релвас не мог. Месть ведь была его, а не кого-либо другого, она принадлежала ему, он не хотел ее перепоручать. Так что нужно принять решение и действовать, хотя он знал, что это принесет ему еще большие страдания. А может, нет?… Месть ведь хоть немного, но облегчит его боль. Конечно же, облегчит — реванш всегда приносит облегчение, так что надо все хорошо обдумать и приступать к исполнению: идти вперед, зная, что час отмщения близок, что все рассчитано, все до последней мелочи, не упущена никакая самая малая малость. И помнить, что тот, другой, кому эта месть предназначена, в надлежащий момент должен догадаться, что его смертный час определен, что он приближается, но никаких ловушек, засад — ведь тогда человек может умереть раньше времени, так и не поняв, почему пришла смерть. Вначале надо внушить Зе Педро страх, чтобы тот засел у него в печенках, холодил внутренности, а потом убить. Но все не спеша, все в свое время, чтобы каждый успел надеть траурную одежду, насладившись местью.

Диого Релвас был способен сидеть во время завтрака рядом с Марией до Пилар, смотреть ей в глаза и, разговаривая с ней, ничем не пугать ее. А потом осуществить то, что задумано. Да, способен. А боль росла, ширилась, жгла его, но оставляла силы, чтобы довести задуманное до конца. Нет, идея Мигела Жоана ему не подходит. Они обсуждали ее в течение нескольких часов. Мигел предлагал подстроить несчастный случай, послав Зе Педро посмотреть быков. Все очень просто: один из быков пырнет его рогами, и они с отцом станут свидетелями состоявшейся мести. Уж они постараются дать ему умереть медленной смертью, той, которую он заслужил.

Землевладелец позволил себя увлечь воображаемой сценой: рога одного из его быков, быков, клейменных его, релвасовским, тавром, вспарывают живот этому негодяю, превращая его плоть в лохмотья, и жизнь отлетает от мерзавца с последним вздохом. Диого Релвас даже назвал будущего палача — шестигодовалого быка, которого никогда не посылали на корриды из-за его мощных рогов и тучного тела. Однако такая смерть слишком хороша для того, кто украл честь Релвасов! И хозяин Алдебарана переменил свое решение: «Нет, нет и нет, только не несчастный случай! Никто не поймет, что это нами подстроено. А потом похороны… Хуже всего, если придется похоронить его на кладбище, где лежат люди нашей крови».

Он обезумел от одной этой мысли. Да и все Релвасы были бы оскорблены. Нет, он не может навязать им подобную компанию. Это же оскорбление, настоящее оскорбление всем, и хозяевам, и слугам — в общем-то, людям одной семьи. Да даже отец этого мерзавца — он уверен — перевернулся бы в гробу, узнав такое. Мертвые заслуживают уважения, потому что ими держится жизнь. Настоящему Борда д'Агуа, тому, что умер, укрощая быка, конечно же не понравилось бы увидеть с собой рядом того, кто запятнал имя Релвасов. Пусть даже если это его собственный сын… Да-да, его собственный сын!

Разговаривая с Мигелем и, возможно, чувствуя, что сын считает его сраженным нанесенным оскорблением, Диого Релвас распалял свое воображение. А-а! все в нем обманываются, но нет, он и на этот раз выстоит. Гордость в нем взыграла: «Помнишь ли ты тот гигантский дуб, что растет в конце леса? Так вот! Однажды ночью — ты, Мигел, еще был ребенком — разыгралась гроза, да такая страшная, что всех перепугала. Молнии вспыхивали беспрерывно. И одна угодила в дуб, вошла в него, точно огненная шпага, вроде бы небо оскорблено было его размерами. Все вокруг задрожало. Казалось, пришел конец света. Так вот, дуб-то тот все еще стоит, несмотря на то что молния почти полностью выжгла его нутро. Вот так же и я… Это еще не конец, нет, я выстою».

Он знал, что это бахвальство. Кому-кому, а ему-то было известно, что сделала с ним эта боль, которую он постоянно чувствовал и которой вначале был придавлен, но он взял себя в руки, заставил себя принять решение и теперь хотел показать, что способен вынести всю тяжесть страдания.