Ольга Токарчук - Путь Людей Книги

Величайшей мечтой Гоша было: суметь когда-нибудь сказать: «Я — Гош» — и таким образом извлечь себя из бездны безымянное. Поэтому конюшня, лошади, ласточки часто становились свидетелями его попыток заговорить. Гош открывал рот и ждал, чтобы какое-нибудь слово вылетело изо рта в мир. Но результатом был в лучшем случае хриплый выдох, стон боли или одиночества, и Гош понимал, что не в этом звуке таится ключ к миру.

А мир Гоша располагался между крутых боков спящих стоя лошадей и уходил вверх, вплоть до щелястой крыши, впускавшей в конюшню ночное звездное небо. Гош знал, что оно огромно. Вероятно, какая-нибудь из монахинь рассказывала ему об этом и навсегда поселила в нем грусть. Перед тем как заснуть, он всматривался в клочок неба, борясь с тяжестью век, и видел, что звезды не висят недвижно, что они перемещаются по своим, только им ведомым путям, чтобы на следующий вечер вернуться на прежнее место. Мир живой, засыпая думал Гош, мир дышит так же, как лошади, как собака, как он сам, а небо — брюхо мира, мерно вздымающееся в такт этому неспешному дыханию. Утром он уже ничего из ночных размышлений не помнил. Он кормил животину, седлал лошадей, убирал конюшню и наблюдал за людьми, которые пребывали в непрестанном странствии.

Маркиз любил смотреться в зеркала. В его большом доме было много красивых хрустальных зеркал, которым он дозволял разменивать свою жизнь на скоротечные, мимолетные картины.

Зеркала в доме Маркиза разместили предки его жены, получившей этот дом в приданое. Портреты их висели теперь в зале внизу; на мир живых предки глядели с непонятной спесью людей, которых уже нет. При жизни они были более рослыми, чем Маркиз, — ему, чтобы увидеть себя в зеркале, приходилось вставать на цыпочки. Он любил ловить свое отражение, когда, углубившись в какое-нибудь занятие, забывал о себе и переставал себя контролировать. Тогда его взгляд выскальзывал из-под век и летел к ближайшей зеркальной поверхности, где встречал самого себя. Маркиза это не удовлетворяло. Глаз встречает свое отражение — но меня при этом нет. Где же я, где моя особость, моя неповторимость, мое одиночество? Вижу ли я себя таким, каким меня видят другие? Настоящий ли это я? Важнее всего Маркизу было ухватить момент, опережающий отражение, настичь его за секунду до того, как оно повторит жест. Этот миг так краток, что почти неуловим. Но тем лучше осознаешь собственную единственность: в том-то и суть зеркального отражения и вообще всякого удвоения. В этот миг рождается сила.

Маркиз стремился к обретению силы. Подобно Одиссею, он бороздил бурные воды жизни, сворачивая в разные гавани, в каждой следующей находя все больше богатств, уважения, славы. Но ни одна из них не была его гаванью.

Родом он был из гугенотской семьи среднего достатка. Его дед за заслуги перед королем получил дворянство. Франция в ту пору еще славилась своей терпимостью, и вопросам веры особого значения не придавалось. Отец Маркиза разбазарил деньги и королевское доверие. Поплыл за океан в колонию, где вознамерился основать собственную династию. Вернулся больным и раньше времени состарившимся. Скончался скоропостижно, ночью; в ту ночь сын, находившийся в полусотне миль от него, в Париже, где учился, не мог уснуть. Маркиз назвал это предчувствием, ибо он верил в предчувствия, не отличая их, впрочем, от страхов. Отца он ненавидел так сильно, как только могут сыновья ненавидеть своих отцов. Но и восхищался им. Восхищался отцовской отвагой, позволявшей относиться к жизни легко и безответственно, будто к вечному празднику. Восхищался его напором и умением подыматься в гору беспечным шагом человека, совершающего воскресную прогулку. Восхищался его мужественностью и независимостью. И, наконец, способностью жить, не пуская корней. Маркиз еще ребенком знал про любовниц отца; тот, впрочем, и не думал скрывать свои похождения, словно бы намеренно, беспрерывно и жестоко глумясь над матерью. Маркиз тогда мечтал, чтобы мир позволил ему убить отца.

Можно представить себе, что чувствуют дети, которые желают смерти собственному отцу. Желают абсолютно осознанно, во всех подробностях воображая, как наносят ему смертельный удар. Нетрудно также заметить, как они потом прячут еще затуманенные ночными мечтами глаза, дабы отец не увидел в них взгляда василиска. Неизвестно только, какие взрослые из них вырастают. Каких они плодят детей, как расходуют свои запасы любви? И не связано ли желание смерти отцу с желанием гибели миру? И каким способом можно погубить мир? Есть ли такие способы?

Первым способом расправы с миром стал для Маркиза переход в католицизм. Согласно законам психологии, он, как всякий неофит, сделался глубоко религиозен. Это позволило ему беспрепятственно жениться на дочери королевского сановника и со спокойной совестью поселиться в Париже в отчем доме жены.

Жена Маркиза была красива, умна, и вскоре в их салон потянулись во множестве разные незаурядные личности. Маркиз начал пописывать лирические поэмы, потом политические памфлеты, пока наконец под влиянием своего друга господина де Шевийона не занялся алхимией и тайными науками.

Это было тогда повальным увлечением, своего рода философией — время-то настало переломное. В прошлое уходила эпоха жесткой, стесняющей свободу религии, распираемого эмоциями мистицизма, и рождалась эпоха рационализма, мраморно-зеркальное царство разума. В переломное время ничего не остается, кроме как пренебречь чересчур простыми градациями и найти язык, определяющий некий третий путь.

Господин де Шевийон, высохший старец, несмотря на преклонный возраст, сохранил большую влиятельность. Его острого языка и ясного, проницательного ума побаивались. Он бывал при дворе. Очередные любовницы короля его обожали. Сам Король-Солнце милостиво проявлял интерес к его персоне, покуда неблагодарный господин де Шевийон не вздумал без оглядки критиковать политические акции монарха в язвительных, распространявшихся в списках памфлетах. Возможно, поэтому в жизни де Шевийона произошла перемена. На неизвестного происхождения доходы он купил огромный дом в Шатору и в Париж наезжал все реже.

Этот высохший старец к Маркизу относился как к сыну — которого у него никогда не было; для Маркиза же Шевийон стал словно бы отраженным в волшебном зеркале отцом. То, чего в собственном отце он никогда не принимал, в господине де Шевийоне чудесным образом преображалось, облагораживалось и оттого меньше пугало. Ни для кого не являлось секретом, что Шевийон импотент.

Когда красивая и утонченная супруга Маркиза родила сына, с этим событием совпало еще одно: Маркиз был введен в круг Людей Книги.

Это было тайное общество высокопоставленных особ; объединяла их идея — а возможно, предчувствие, — что мир, в котором они живут и действуют как политики или ученые, любят и ведут маленькие приватные войны, всего лишь суррогат настоящего мира. Внешняя оболочка; пробел между буквами на исписанной странице. Истина, а стало быть, Сила, а стало быть, Бог где-то в ином месте. Такое утверждение — фундамент всякой религии. В этом нет ничего необычного, но для Маркиза, который стал членом Братства, пройдя путь обучения, самоограничения и посвящения, жизнь приобрела приметы Великой Перемены. Семья перестала играть для него первостепенную роль. По собственному опыту и из тайных наук он знал, что семейная жизнь не приносит полного удовлетворения. Будучи хорошим отцом или мужем, мудрее и сильнее не станешь. Когда открылась связь его жены с английским дипломатом, больно ему было только поначалу. Он ощутил короткий острый укол даже не в душе и не в сердце, а где-то в области желудка. Потом почувствовал облегчение. Свершилось то, что жизнь начертала для него невидимыми чернилами в главе под названием «Любовь». Теперь, когда его чувство подверглось испытанию, огонь проявил скрытые прежде буквы: земная любовь рождается из желания иметь рядом другого человека, дабы ничего не бояться, дабы было к кому притулиться, дабы испытывать телесное наслаждение, дабы удовлетворять эгоистическую потребность плодить новые, себе подобные созданья. Земная любовь существует для того, чтобы не вступать в схватку с Абсолютом.