Виктор Смирнов - Заулки

Димка бредёт к рынку. Все шалманы Инвалидки уже закрыты. Одинокие прохожие сторонятся его и стараются обойти посередине заснеженного переулка или переждать у фонаря. Димка пересекает затихший рынок и пытается вспомнить, где же находится тот дом, в котором он играл в рулетку. На: углу он замечает три застывшие и настороженные фигуры. В иное время Димка постарался бы незаметно улизнуть через какой-нибудь боковой ход или через щель в заборе, но сегодня чувство страха ему неведомо. Мерзкое, сопровождавшее его, казалось, с самого дня рождения, это чувство куда-то улетучилось, и в груди Димки терпкими пузырьками кипит отвага. Да будь их хоть трое, хоть дюжина — лишь бы они привели к Чекарю. Но, словно почувствовав состояние Димки, угадав на расстоянии, все трое исчезают, растворяются в лабиринте Инвалидки. Эта тихая победа не приносит никакой радости. Димка идет дальше и никак не может вспомнить, где же этот самый чертов дом. Не спросишь же у первого встречного.

Еще недавно Димка скрывался от глаз уркачей в сараюшке под охраной Валятеля, сегодня же бродит в самом логове Чекаря — и ни одного блатняги. Это же их время, с темнотой они оживают и по-хозяйски чувствуют себя среди темных заборов Инвалидки, исчезая лишь при виде милицейских или военных патрулей.

Димка приваливается к забору, отдыхает. Ну не может быть, чтобы его фигура не привлекла внимание какого-нибудь завалящего уркагана, желающего поживиться за счет выпившего прохожего. Пусть лишь подойдет, пусть. Иначе дороги к Чекарю не найти. Но в этот вечер Инвалидка словно вымерла, словно ее карболкой залили, отскребли, отчистили.

Под фонарями мельтешат в воздухе редкие снежинки. Пальцы ног у Димки деревенеют. Нет, в самом деле, Инвалидку подменили. Будто здесь и не околачивался никогда Чекарь со своими подручными. Лишь взлаивают, заслышав шаги, псы в хозяйских особнячках, да кое-где из освещенных окон бараков доносятся то патефонные фокстроты, то ругань, то переборы гармошки. Неужели судьба отвернулась от Димки? Он греет руки за пазухой, стараясь сохранить подвижность пальцев. Спина его, продуваемая ветерком, для которого перелицованное пальто не очень-то серьезная преграда, стынет напрострел.

Кажется, тот самый дом, огромный, пятистенный, и калиточка со звонком. Но она не заперта. Димка тихо нажимает плечом и оказывается на участке. Дом темен. Но он и тогда был темен, а между тем какая жизнь кипела внутри! Димка прокрадывается к крыльцу и нажимает на дверь. Она не поддается, и осторожно, костяшками пальцев, помня об условном сигнале Серого, Димка стучит. Кажется, вот-вот появится девчонка-циркачка, молчаливая, с загадочной полуусмешкой, и отведет куда надо, и встретит Димку сам Чекарь: «А, наконец-то ты, Студент». И тогда — в упор, не мешкая…

Дом молчит. Димка прислушивается — но ни скрипа шагов, ни голоса, ни шепота. Да тот ли это дом? Или, может, хозяева поспешно бросили его? Да хоть бы, наконец, погреться пустили! Димку колотит дрожь озноба. Тяжесть нагана, кажется, выросла многократно и тянет к земле. Ну, должно же что-то произойти, должно же — иначе зачем это похожее на приступ, голодное, иссушившее его путешествие за оружием, зачем эта отчаянность, решимость — он весь заряжен, как наган, он должен, должен разрядиться, он уже распрощался со всей своей былой жизнью, и ему незачем возвращаться к людям, в тепло.

Вымерла Инвалидка, никого, никого. А ночь давит и давит на Димку. Он много раз трусил в жизни, много раз отступал и заливался слезами бессилия — теперь в одно мгновение готов он доказать, что билась в нем не заячья, а настоящая мужская душа. И вот на тебе,… Какой-то человек медленно и неслышно, словно на цыпочках, шагает по переулку, вот мелькнула против дальнего фонаря его темная фигура, надвинутая на лоб уркаганская кепочка, фартовая короткая курточка, клеши, метущие по земле, Несомненно, уркач. Возвращается с карманных своих или иных блатных дел в теплое кубло какого-нибудь дальнего покосившегося барака, на хазу. Димка бросается к нему и, выскочив из калитки, преграждает дорогу. В неясном мерцании чистого свежего снега, отражающего дальние тусклые огни, видит он острую мордочку, глазки, поблескивающие из-под челочки. Чем-то этот парень напоминает ему Серого — повадкой, одеждой, настороженностью. Парень стоит против Димки, угрожающе сунув руки в карманы, вжав голову в плечи, всем видом выражая звериную готовность к прыжку или бегству.

Димка, очкастый, нелепый студент в длинном пальто, внушает ему страх — инстинкт подсказывает урке, что лучше не связываться с дерзко преградившим. путь странным малым.

— Где Чекарь? — спрашивает Димка. — Мне по-быстрому.

Парень пожимает плечами, по-прежнему держа руки в карманах. Он начинает осторожно обходить Димку.

— А Серый? Знаешь Серого? Где он? Тот мотает головой и неожиданно бросается наутек. Димка мчится за ним, но ноги совсем окостенели и бегут плохо, вразброс. Парень ныряет в какую-то дыру в заборе и исчезает. Димка бредет по переулку, выжидая, не объявится ли затаившийся блатняга, обходит забор с дальней стороны. Пусто. Теперь перед Димкой запорошенное снегом илистое болотце, что раскинулось на задах Инвалидного рынка. Димкины ботинка пробивают тонкую корку льда, и пальцы ощущают жгучее прикосновение проступившей сквозь дыры воды. Что-то произошло на Инвалидке в те три дня, когда Димка ездил в Полесье. В этот час здесь и шагу нельзя было ступить; чтобы не, наткнуться на одного из чекаревских шакалов. Гульба и игра до утра шла в притонах Инвалидки, и блатные шастали по переулкам от одной малины к другой.

Куда они все подевались?

В чайной близ рынка еще светится кухонное окошко. Здесь частенько засиживался кто-нибудь из завсегдатаев, и уж он-то многое мог подсказать. Парадная дверь, над которой, горит лампочка, освещающая желтые фальшивые колонны, заперта. Димка стучит в черную кухонную дверь, но никто не отвечает ему. Из форточки тянет кружащим голову запахом еды.

— Эй, ты кто? Стрелять буду! — слышится хриплый старческий голос из-за угла.

Сегодня Димку, не испугать. Он идет прямо на голос.

— Стой!

— Да брось ты, — непослушные, замерзшие губы еле проталкивают слова.

Человек в тулупе медленно отступаем от Димки, держа берданку перед собой. Это ночной сторож, который обходит рынок, с его запертыми на засовы лавочками, и заодно присматривает за чайной.

— Поговорить надо, — шепчет окоченевший Димка.

— Нечего, нечего, — сторож прикладывает берданку к плечу.

— Да вы что, с ума посходили сегодня?

— Не подходи… Не разговаривай.

Сторож явно не в себе, и Димка отворачивается. О чем можно говорить с выжившим из ума стариком? Берданки его Димка не боится, но если сторож начнет свистеть и явится милиция — это совсем ни к чему. Не очень-то хорошо все закончится, когда в отделении начнут выворачивать карманы. Димка идет по Шебашевке к станции метро, уже совсем не чувствуя заледеневших ног. Пальцы как будто чужие. Ну, где же ты, Чекарь, где ты, Серый? Еще несколько минут, и Димка, не в силах будет достать из-за пазухи свой армейский, образца, 1895 года наган.