Жильбер Синуэ - Дни и ночи

— Несомненно. Но ни один археолог не заинтересован этим. Тира ждет своего Шлимана. — Легкая улыбка тронула его губы. — Вас, может быть?

— Или вас, месье Стергиу.

Археолог вздрогнул. Выражение горечи появилось на его лице.

— Раскопки слишком дороги. Я знаю, о чем говорю. Почему, как вы думаете, я стал чиновником? Посмотрите на Шлимана и Эванса, оба они состоятельные люди. Не со скудной зарплатой министерского сотрудника пускаться в такую авантюру. — С трудом он поднялся. — Позвольте мне удалиться. Меня ждет работа.

Рикардо проводил его до выхода из отеля. У дверей Стергиу остановился и сказал:

— Дерзайте, месье. Я что-то недопонимаю в вашем деле, точнее, совсем не понимаю. Тем не менее какова бы ни была ваша цель, я искренне желаю вам достичь ее, так как вижу, что помыслы ваши чисты.

— Вы правильно видите, — только и вымолвил Вакаресса.

Археолог пристально посмотрел на Рикардо:

— Когда будете на Тире, обязательно попробуйте местное вино — букет его бесподобен. И еще: повидайтесь с Александром Влазаки. Это друг. Он может вам быть полезен, тем более что говорит по-французски. Живет он на острове уже четыре или пять лет. Когда увидите его, попросите сводить вас на юг острова… — Голос его почти оборвался: — … в Акротири. — Он ободряюще взглянул на Рикардо. — Ведь вы поедете на Тиру, не правда ли?

Толстые тучи, подталкиваемые ветром, катились над Эгейским морем. А ведь какой-то час назад небо было прозрачно-голубым. Всегда поражали резкие скачки погоды в конце мая. Даже бывалые моряки, видавшие и не такое, подобного не помнят. Несчастные кайки взлетали на волнах, как пробки, под скрипение снастей. Хотелось бы знать, хватит ли времени у старенького кайка преодолеть несколько сотен морских миль, еще остававшихся до Тиры. Осунувшийся, пожелтевший, Рикардо нашел себе убежище на корме, вжавшись спиной в бухту намокшего троса. Рядом, не обращая внимания на бортовую качку, пристроился молодой чело-век, игравший на невиданном инструменте, напоминающем мандолину. Он пощипывал струны кусочком вишневой коры, извлекая металлические звуки, такие же резкие, как и скачки ветра и волн.

— Ты не здешний, — уверенно выговорил музыкант на ломаном английском.

Рикардо пришлось сделать над собой усилие, чтобы ответить:

— А что, заметно?

— Будь ты здешний, ты бы не мучился. Во всем мире люди рожают в больницах. В Греции детей рожают в море. Не дрейфь. Все дело в привычке. Чем больше плаваешь, тем меньше страдаешь от морской болезни. Ты куда направляешься?

— В Тиру.

— А я сойду в Паросе. И он возобновил игру.

— Что это за инструмент?

— Бузуки. Он всегда со мной. Он — часть меня. Когда я умру, он будет со мной и в могиле. Так будет лучше.

— Лучше?

— Я натворил в своей жизни много глупостей и не рассчитываю попасть в рай. Но если я им там сыграю на бузуки, тогда… Кто знает?

Несмотря на оцепенение, Рикардо невольно улыбнулся. Ему бы такой бузуки, чтобы задобрить судьбу.

— Что тебе делать на Тире? Остров почти пуст. Там нет даже электричества.

— Я кое-кого ищу.

— Женщину наверняка… Ни один мужчина не будет так мучиться, если тут не замешана женщина.

— Верно, женщину…

— В мире столько женщин. Зачем привязываться к одной? Знаешь, что говорил мой дед? Он говорил: «Малыш, берегись. Никогда не говори женщине, что она единственная на всю жизнь. Вдумайся, жить можно и сто лет». Мудрый человек был мой дед.

Рикардо одобрительно кивнул.

Если буря не утихомирится, ему никогда не удастся проверить справедливость этих слов. Он погибнет здесь, на палубе кайка.

Но боги, у которых иногда появляется сострадание, сжалились над ним. В часе от Тиры ветер стих, море снова стало почти спокойным, солнце разорвало тучи.

Придя в себя, Рикардо первым делом закурил сигарету. Предложил он и музыканту.

— Видишь, я был прав, когда говорил, что в музыке есть тайная сила. Она усмиряет даже бурю, — сказал тот. — А ты знаешь, в наших мифах написано, что человек по имени Орфей очаровывал игрой на лире диких животных и заставлял двигаться деревья и камни. К сожалению, он был легкомысленным.

— Это почему?

— В легенде говорится, что Орфей был безумно влюблен в одну женщину, Эвридику. Однажды в лесу ее ужалила змея, и она умерла. Безумец Орфей отказался поверить в смерть возлюбленной. Он спустился в ад, чтобы найти ее, и, играя на своей лире, убедил богиню Персефону отпустить Эвридику. Персефона поставила условие: ни в коем случае он не должен оборачиваться, чтобы взглянуть на любимую, когда та пойдет за ним. Увы, приближаясь к миру живых, Орфей оглянулся, и в тот же миг Эвридика исчезла навсегда. Музыкант взял резкий, диссонирующий аккорд, подчеркнув тем самым свои слова.

— У всех наших легенд есть мораль.

«Не могу утверждать, но мне кажется, что, заплакав, несмотря на запрещение женщины и белочки, вы нарушили слово. Да, вы нарушили слово, потеряв тем самым всякую надежду найти вашу возлюбленную».

Примерно это сказал Толедано в тот день, когда Рикардо пытался разъяснить ему свой индейский сон? Странная вещь: две легенды, родившиеся в разных концах света, пересеклись…

— А по-твоему, в чем мораль легенды об Орфее?

— Во-первых, никогда нельзя отступать от правил, установленных Богом. Жизнь и смерть связаны. Тут что-то вроде богохульства. Рано или поздно Бог наказывает ослушников. Во-вторых, никогда нельзя позволять страсти ослеплять себя. Я знаю, о чем говорю. Страсть подобна буре: когда дует ураган, перед ним не устоит даже огонь. А легонький ветерок долго-долго поддерживает пламя.

Рикардо выдохнул голубой клубок дыма.

— А если бы Орфей не оглянулся? Какова была бы мораль?

— Глупый вопрос. Такое невозможно!

— Как это «невозможно»?

— Орфей не мог не оглянуться. Ты можешь вообразить себе, что в человеческих силах прийти туда, где находятся мертвые — твой отец, мать, существо, доро-гoe тебе, как Эвридика была дорога Орфею, — и устоять? Не сметь взглянуть на них? Это невозможно! Об этом даже смешно говорить. Рикардо улыбнулся:

— А ты, я думаю, влюблен, дружище. В глазах музыканта зажегся огонек.

— А ты, ты умеешь читать в сердцах. — Он поднял руку навстречу руке Рикардо, который не сразу понял смысл этого жеста. — Теперь мы друзья! Таков обычай.

Две ладони столкнулись с глухим звуком.

Тира выпрыгнула из моря, как огромная раненая птица. Под небом, очищенным от облаков, на неровном прибрежном утесе с красно-черными прожилками, подремывали домики, побеленные известью, с окрашенными в голубой цвет крышами. На самой высокой горе стояли развалины монастыря со строгими стенами — без сомнения, остатки крепости. По мере приближения кайка к причалу море приобретало необычные цвета — от сероватого, почти мрачного местами, до бирюзового — тоже местами. Стало быть, именно здесь, под водным надгробным камнем, другой Вакаресса, тот, из далекого прошлого, должен был жить когда-то. Не в этом ли величественном месте его душа покинула тело? Не здесь ли они с Саррой, слившись друг с другом в последнем объятии, были застигнуты взрывом? Сарра. У него сосало под ложечкой каждый раз, когда он мысленно произносил ее имя. Была какая-то невыразимая боль, боль от нехватки чего-то, от одиночества, боль непереносимая, но принимаемая с благодарностью.