Жильбер Синуэ - Дни и ночи

— Дождь долларов!

— Знаете, как у нас говорят? «Мир создал Бог, а Аргентину — люди». Хотя это и преувеличение, но небезосновательное. Не Богу пришло в голову перевезти через моря и океаны голландскую корову, чтобы скрестить ее с аргентинским быком. И тем более не Бог вдохновил аргентинских производителей, привыкших разводить английские породы.

— Вот именно, не Бог, а Эмилио Вакаресса. Рикардо развел руки в знак покорности судьбе.

— Вот так!

— Склонен думать, что ваш покойный отец тоже приложил руки к увеличению семейного состояния.

— Да, и с таким же талантом. — И добавил несколько тише: — Может быть, с большим, перестарался…

— Чувствую критику.

Рикардо сделал вид, что не расслышал. А его собеседник продолжил:

— Скажите, какое чувство испытываете вы, будучи единственным сыном богача?

— Надоело. К моему стыду признаюсь, работа мне наскучила. А следовательно, мне остается только благодарить богов за такое имение. И не только потому, что оно приносит доход. Камень, земля священны. Да, они дают власть, но самое главное — они хранят память обо всех планах и усилиях людей, которых сегодня уже нет с нами. — Улыбаясь, он поспешил уточнить: — Еще одна причина, по которой я никогда не расстанусь с этим достоянием. Есть и последний довод, чисто символический. Вам, конечно, известно, что за церковью находится кладбище. Последний след иезуитских миссионеров, основавших это поселение более трех столетий назад.

— Ожидая вас, я посетил его сегодня утром.

— Именно там и покоится моя семья. Именно там они и хотели быть похороненными. Мысль, что там могут оказаться чужие могилы, для меня невыносима.

Американец весело рассмеялся:

— Не хотел бы вас шокировать, дружище: мертвые, где бы они ни были, не обращают внимания на такие тонкости.

— Мертвые — может быть, Джон. Живые — нет. У вас есть несносная привычка забывать: я еще жив.

— Сеньор Вакаресса, вам не темно? — спросила молоденькая женщина. Она стояла, хрупкая, в льняном платьице, со свечкой в руке. Разговорившись, оба мужчины не заметили, что уже наступила ночь и почти ничего не было видно.

— Конечно, Сарита, конечно.

Он взял свечу и вставил ее в висячую лампу. На стенах заплясали тени.

— Паоло просил передать, что ужин подан, сеньор, — сказала Сарита.

— Великолепно! — воскликнул американец. Дополняя свой восторг, он смачно плюнул через перила веранды. — Хорошее дельце, хорошее асадо 3, о чем еще мечтать?

Рикардо удовлетворенно махнул рукой. Вероятно, только учтивость помешала ему ответить, что если в Аргентине станки немецкие, железная дорога и одежда английские, чернорабочие — итальянцы, архитекторы — французы, то плохое воспитание — североамериканское. Слава Богу, этот джентльмен завтра уезжает.

Первые лучи восходящего солнца едва начали растекаться по равнине, а гаучо и пеоны уже приступили к работе. Клеймение телок и нетелей, сбор скота для перегона на новые пастбища, осмотр стад и отар, и, когда приходило время, стрижка овец. Пчелиный улей был в возбужденном состоянии, так что поместье жило под аккомпанемент непрекращающегося жужжания.

Рикардо запустил пальцы в гриву своей кобылы. Американец не ошибался: это было чудесное поместье. Рикардо любил эту землю, ее запахи, ее очаровательное волшебство.

— Сеньор, не желаете насладиться сном наяву?

Рикардо оглянулся через плечо. Его уже догнал всадник. Горацио… Давненько не видел он этого гаучо. Месяцев шесть? А может, больше? Он все еще выглядел крепко сбитым здоровяком с бычьей шеей. Кое-кто посчитал бы его стариком. Никто не знал, что у него на душе, какие мысли скрывались под маской невозмутимости. И все-таки Горацио был, конечно, очень близок ему, так же как и самонадеянный Паскуаль. Оба они знали его родителей, да и выросли в семье Вакарессы. Оба служили отцу Рикардо верой и правдой.

— Какой сюрприз, друг. Наконец-то ты вернулся к нам.

— Приход, уход… До дня, когда больше нет желания возвращаться. Такова жизнь. Вы взглянете, сеньор?

— Где он?

Горацио показал пальцем на загон, в котором бегал черный жеребец, полнокровный и сильный.

— Действительно, он великолепен. Когда вы его поймали?

— Вчера вечером, в нескольких лье отсюда. Рикардо пришпорил свою кобылу и перед загоном соскочил на землю. Дикарь, очевидно, почувствовал присутствие нового человека, так как стал коситься, издавая ржание, тело его дрожало мелкой дрожью.

— Истинно черт! — восхитился Горацио.

Любопытство отразилось на лице Вакарессы. Горацио сразу понял, в чем дело:

— Нет, сеньор!

— Отчего же?

— Дайте нам время хотя бы объездить его немного. Он с норовом.

— Вы испортите мне все удовольствие.

— Сеньор Вакаресса! Рикардо приказал:

— Оседлайте его!

— Сеньор…

— Оседлайте!

Горацио нехотя подчинился и кликнул на помощь трех батраков, чтобы те держали коня, пока он будет пытаться надеть на него сбрую. Оказалось, не так-то легко это сделать. Животное бросилось в сторону, извиваясь, перебирая ногами, издавая короткое пронзительное ржание, в котором слышалась неукротимая ярость. Увидев Рикардо, направляющегося к нему, он так захрапел и встал на дыбы, что едва не повалил державших его людей.

Гаучо бросил последнее предупреждение. Слишком поздно.

В центре загона, еле видимый в смерче пыли, Вакаресса вспрыгнул на жеребца. И тотчас же, почувствовав на черном седле с медными заклепками лишнюю тяжесть, животное неистово закрутилось, будто в него вселились все фурии мира. Перед этой страстной яростью всадник был невозмутим. Подобное сопротивление он находил естественным, оно не вызвало в нем ни малейшей агрессии, а лишь чувство уважения. Уважения к этому существу, отказывающемуся идти на компромисс, уважение за желание сохранить самое ценное — свободу. Вольты, взбрыкивания, непрерывная дрожь. Жеребец стремительно бросался вперед, вставал на дыбы. Сотню раз он пытался сбросить Рикардо, и столько же раз тот не поддавался. Вокруг собрались люди, со знанием дела смотревшие на этот поединок. Казалось, он никогда не кончится. На одно только мгновение у всех возникло впечатление, что человек покачнулся в седле, вот-вот упадет. Но ничего подобного. Он держался крепко, и мало-помалу сопротивление жеребца стало ослабевать. Еще один бросок, еще раз на дыбы. И тут Рикардо глубоко вздохнул, слегка отпустил поводья и легонько пришпорил. Не ждал ли жеребец именно этого сигнала? Он горделиво рванулся, не сворачивая, перемахнул через изгородь и помчался в бескрайнюю равнину.

Когда они проносились мимо небольшой группы гаучо, не было ни аплодисментов, ни восторженных восклицаний. Люди-кентавры лишь одобрительно качали головой. Они знали, что здесь не было ни победителя, ни побежденного, а только сговор.