Олег Суворов - Красотки кабаре

– Знаю, – кивнул Вульф. – Я даже читал это письмо.

– Я так и предполагал. После того как письмо было отправлено полковнику Фихтеру, я тщательно подготовил место будущих событий. В частности, нанял небезызвестного вам художника, чтобы он стал главным свидетелем обвинения, которое я собирался выдвинуть против полковника.

– Обвинения в убийстве?

– Совершенно верно. Разумеется, я избавил господина полковника от необходимости самому совершать подобное злодеяние.

Сильверстоун произнес это с такой зловещей иронией, что в душу Вульфа постепенно начал закрадываться страх. С какой стати англичанин так спокойно похваляется своими преступлениями?

– Когда он поднялся в номер, фрейлейн Тымковец была уже мертва. Ну, а чтобы полиции легче было вычислить подозреваемого, я поручил Фальве проследить за уходом полковника, после чего самому подняться в номер и оставить на видном месте страницу из книги с пометками, сделанными рукой господина Фихтера.

– А эту улику вы получили благодаря самой Тымковец? – побледнев от ужаса, воскликнул Вульф.

– Разумеется, ведь из всех моих агентов только она имела доступ к библиотеке полковника.

– Значит, эта несчастная, сама того не подозревая, обеспечила необходимой вам уликой место собственного убийства? Что за дьявольский замысел!

– Да, идея была действительно неплохая, – кивнул Сильверстоун. – Однако, как это часто бывает, ее чуть было не погубил скверный исполнитель. Этот болван Фальва так боялся покойников, что не решился зайти в номер, а просто приоткрыл дверь, скомкал страницу и бросил ее на пол. Конечно, я не мог предвидеть неожиданного появления в номере фрейлейн Лукач. Впрочем, благодаря вам эта улика все же дошла по назначению. Когда полковник, и так уже сильно потрясенный смертью своей возлюбленной, узнал о том, что его обвиняют в ее убийстве, он сломался и начал действовать согласно моим указаниям. Для того чтобы отвести подозрения от столь ценного агента, а заодно и от самого себя, я приказал ему арестовать некоего майора Шмидта, который жил в одном доме со мной. Дальнейшие события вам в принципе известны…

– Минуту! – столь странным голосом вскричал Вульф, что англичанин остановился и удивленно посмотрел на него. – Но вы так и не сказали самого главного. Насколько я понимаю, фрейлейн Тымковец по вашему приказанию задушил Ласло Фальва, а потом, не выдержав угрызений совести, повесился?

– Ну что вы! – усмехнулся англичанин. – Фальва не смог бы задушить даже котенка, а уж говорить об угрызениях совести у этого отъявленного мерзавца и подавно смешно. Берту убил я. Через какое-то время я задушил и Фальву, неплохо сымитировав самоубийство. Не перевариваю, знаете ли, стрельбы и крови.

– И вы в этом так спокойно признаетесь? – осекшимся голосом прохрипел Вульф.

– Я надеюсь, с вами не случится истерика? – деловито осведомился Сильверстоун. – Успокойтесь, господин Вульф, стоит ли так переживать? Нам с вами довелось быть свидетелями первой мировой войны, сейчас разгорается вторая, так неужели кого-то еще способна волновать смерть продажной девчонки и ее жалкого импресарио? Право же, вы меня удивляете.

– Кто вы такой, Сильверстоун? – вдруг спросил Вульф. – Я не слишком религиозен, но сейчас мне хочется поднять руку и перекрестить вас – может быть, тогда вы сгинете?

– Хорошая мысль, – невозмутимо согласился англичанин. – Если это поможет вам успокоиться, то извольте, я готов выдержать обряд крещения. И все-таки вы неприятно поразили меня своим волнением. Я надеялся, что хладнокровный философский разум возобладает у вас над жалкими мещанскими эмоциями.

– При чем тут философский разум?

– Неужели вы не читали модную работу Ортеги-и-Гассета под красноречивым названием «Восстание масс»?

– Черт возьми! Вы преспокойно признаетесь в двойном убийстве, а потом предлагаете обсудить философскую работу?

– Я вам ни в чем не признавался, – холодно парировал англичанин. – Я всего лишь, из дружеского расположения к вам, удовлетворил ваше любопытство. Если же вы намерены закатить истерику, то…

– Нет-нет, истерики не дождетесь.

Вульф делал над собой колоссальные усилия, пытаясь успокоиться, тем более что он понимал – все эти признания являются всего лишь прелюдией к чему-то главному. Не может же этот хладнокровный шпион и убийца нагрянуть и беседовать просто так, без всякой задней мысли. Видимо, он хочет ему что-то предложить или о чем-то предостеречь… В любом случае, каких бы душевных сил это ни стоило, надо довести разговор до конца.

– Так что вы говорили об Ортеге-и-Гассете, тем более что я и сам не так давно вспоминал упомянутый вами трактат?

– Наш век – это век выхода на мировую арену народных масс, проще говоря, площадной сволочи. Именно сейчас, когда массы вторгаются во все сферы деятельности, всему и вся навязывая свой низкий вкус и пошлые нравы, умный человек должен быть с вождями. Я имею в виду, что умный человек должен быть причастен к той области, которая называется «большой политикой» и в которую массы не могут вторгнуться.

– Но вы же просто шпион, который выполняет платные задания своих хозяев!

– О нет, все не так элементарно, как вам кажется! – живо возразил англичанин, явно задетый за живое. – Я действительно шпион, однако работаю не ради денег, а ради ощущения своей причастности к той самой «большой политике», где и вершатся судьбы мира.

– Но ведь вершат-то ее ничтожные и недалекие выходцы из этих самых масс! А в случае со знакомым нам художником смешно говорить о «большой политике», скорее, можно говорить о колоссальной мании величия…

– Нет, здесь я с вами не согласен. Ничтожным, как вы выражаетесь, людям не дано с такой легкостью перекраивать карту Европы. Да вот вам самый простой пример. Я нахожусь на «Бретани» с одной весьма любопытной миссией, от выполнения которой зависят жизни множества людей… Э, господин Вульф, вы меня слушаете?

Самое серьезное испытание, которое может ждать врача, – это проведение операции, спасающей жизнь близкого ему человека. Самое большое испытание для сыщика – это расследование дела о смерти хорошо знакомого и симпатичного ему человека.

Именно такая мысль пришла в голову комиссару Вондрачеку, когда он увидел труп Сергея Николаевича Вульфа. В том, что его русский знакомый мертв, сомневаться не приходилось: достаточно было взглянуть в застывшие глаза, сохранявшие какое-то странное выражение – нечто вроде смеси ужаса, изумления и… усмешки.

Стараясь оставаться незамеченным, Вондрачек продолжал следить за англичанином, поэтому он видел, как Сильверстоун направился в тот отсек парохода, где находилась каюта Вульфа. Выждав какое-то время, комиссар решил узнать, о чем идет разговор между двумя столь разными собеседниками. Снедаемый любопытством и похожий на большого старого кота, Вондрачек осторожно подкрался к двери каюты Вульфа. За ней было тихо. Комиссар постучал – никто не ответил, и тогда он нажал ручку дверцы.