Илья Стогов - Мачо не плачут

Раздеваться предстояло под «Livin’ La Vida Loca». Песня была хитом наступающего сезона. Стаскивая через голову дорогую рубашку, Глеб оторвал с нее несколько пуговиц. В black light его футболка казалась грязной. Он быстро разделся до пояса и взялся руками за ремень. С места, где я стоял, мне был виден край плохо покрашенной сцены и голый Глебов торс над головами впередистоящих. Какой он белый... незагорелый. Ничего, скоро загорит.

Глеб собрал раскиданную одежду и пошел получать заработанную водку. Приз полагалось разделить между всеми участниками конкурса, но остальные отказались. Водку ему налили в большие пластиковые стаканы — целую бутылку ноль-семь. Мы вернулись в бар. Запить было нечем. Девушки мужественно сделали по большому глотку, задохнулись и захлопали ресницами. Соседи смотрели на Глеба с любопытством. Потом девушки ушли танцевать... а может, им просто стало плохо? Мы выпили еще. Потом подсел кто-то смутнознакомый в круглых очках. Я стал запивать водку пивом из его бокала. В танцзале вопил беззубый педераст ШурА. Потом девушки потерялись окончательно. Смутнознакомый что-то покупал... Глеб пронес из гардероба вино... дальнейшее вспоминается расцвеченное яркими блестками.

Вот на улице мы грызем длинную колбасину. По очереди откусываем и передаем друг другу. Вот Глеб от плеча, всем весом, бьет в лицо прохожего мужчину. Кровь стекает на светлый плащ. Я бегаю между ними, что-то хочу доказать... не помню, в чью пользу. Доказать казалось страшно важным. Потом я стою в парадной и пью из горлышка крепленое вино. В метре от меня, перед Глебом сидит старательная девушка. Иногда она прерывается и что-то говорит. Уверяет, что время — деньги и это известно даже детям. Потом Глеб сел на ступеньки и заснул. Бутылка долго катилась вниз по лестнице, но не разбилась, а только пролилась. У девушки оказались тонкие и мягкие ноги. Я что-то говорю. Один раз сказал: «Девочка! У тебя совесть есть?» Потом назвал бод... блад... бодхисаттвой и позвал в Индию.

Следующее воспоминание: поддерживая друг друга, мы бредем по Старо-Невскому. Из-за французской булочной «La Bahlsen», страшно слепя фарами, выруливает милицейская машина. Я пытаюсь что-то говорить о газете, в которой работаю... что не стоит им с нами связываться. Дальше мы все равно едем в клаустрофобически тесном заднем отсеке УАЗика. На коленях у Глеба сидит пьяная женщина в кособоких очках. Во сне Глеб бьется головой о металлическую дверцу. Надо мной, сидящим, нависает еще не старый бомж.

Даже в этот час воздух не был холодным. Интересно, когда начнут ездить те замечательные желтые поливальные машины? Тыча в спину автоматом, меня провели в отделение. Короткая лесенка, дверь со средневековым зарешеченным окошком. Пахло «Беломором» и немытыми полами. Пока оформлялся рапорт, всем было велено сесть. У постовых были серые кители и тяжелые уличные куртки. «Гы-гы-гы! Володька! Ёбтваюмать! Оторви жопу, налей мужикам чаю!»

Опьянение выветривалось медленно и с неохотой. Глеб тер глаза. На несколько голосов бубнили рации. Сержант за рукав поднял Глеба и подвел к столу. У сидящего мужчины на погонах были офицерские звездочки.

— Все из карманов на стол. Оружие? Наркотики?

Глеб начал вытаскивать вещи из карманов. Карманов было неправдоподобно много. Поверх кучки легла надорванная упаковка презервативов.

«Хм», — сказал офицер, разглядев среди вещей стопку иностранных купюр. Он посмотрел на Глеба, покусал моржовый ус и вышел из комнаты. Сержант, стоявший рядом, вытащил деньги из общей кучи и убрал в карман форменных брюк.

Все молчали. Потом Глеб сказал:

— Это мои деньги.

— Где?

— У тебя в кармане.

— А что ТВОИ деньги делают в МОЕМ кармане?

Глеб бросился на сержанта. Тот сбил его с ног первым же ударом. Из коридора ввалилось еще несколько милиционеров. Бомж и кособокая женщина равнодушно наблюдали. Сложив руки в замок, я попробовал ударить ближайшего милиционера в шею пониже скулы. Разумеется, промахнулся. Он был рыжий, с могучим животом и на голову выше меня. Он ударил мне дубинкой по ключице, а когда я упал и задохнулся, наступил ботинком на шею. Из угла, где били Глеба, доносились сопение и хлопающие звуки. Вокруг задастых постовых бегал смешной маленький старшина. «Ну мужики! Ну дайте ёбнуть-то, мужики! Ну хоть разик-то дайте!»

Офицер вернулся минут через двадцать. Я был наручниками прикован к батарее. Глеб, скрючившись, лежал в углу. На лбу, возле самых волос, у него был оторван большой лоскут кожи. Еще одна струйка крови стекала изо рта на свитер. Забрав мое редакционное удостоверение, офицер велел отвести нас в камеру. Камер было три: две мужские и женская. От коридора их отделяло не мутное оргстекло, как обычно, а толстая решетка. Наша камера ближе всех располагалась к туалету. Сочно воняло хлоркой.

У окна грыз спичку лысый мужчина лет семидесяти. Желтое лицо, светлая куртка, ботинки с галошами. Первые полчаса новоприбывшие обычно суетятся, кричат и бегают из угла в угол. Потом достают пронесенные в трусах и носках сигареты или пробуют поспать. Не любят в камерах только тех, кто блюет. Но таких быстро увозят в вытрезвитель.

Глеб стал устраиваться на нарах.

— Очень видно, что нос сломан? Суки. Лучше бы теток на все деньги в «69» напоили.

Я хлопком убил ползущего по руке таракана, но оказалось, что это родинка. Хуже нет, когда ты хотел бы выпить еще и точно знаешь, что не получится. Это как крик на грани истерики. Именно в такие минуты человек способен топором зарубить собственную старушку-мать.

Утром нас отвезли в суд. Постовой с пистолетом в расстегнутой кобуре встал так, чтобы отрезать путь сразу ко всем выходам и окнам. Может быть, он боялся, что бомж или очкастая женщина как-то связаны с оставшимися на воле колумбийскими наркобаронами? Руки немного дрожали. Вибрация зарождалась в бицепсах и через ногти выходила наружу.

Судья оказалась совсем молоденькой. Глаза у нее были сонные, ненакрашенные. Секретарь громко и четко проговорила: «Встать! Суд идет!» Фраза странно звучала в обшарпанном и пыльном зале. Судья полистала протокол нашего задержания и, не поднимая глаз, объявила: каждому по $5 штрафа.

Я хотел объяснить... сказать какие-то грозные и могучие слова. Встал, произнес «Ыуммм», смутился и сел.

Не знаю как Глеб, а я свой штраф платить не стал. Порвал квитанцию и никогда о ней не вспоминал. Мы вышли из здания, пожали друг другу руки и поехали отсыпаться. В лужах резвились солнечные зайчики. Зайчиха-мать строго смотрела на них из-за крыш. Рядом с троллейбусной остановкой из мокрого газона торчал черный куст. Как школьница прыщами, куст был усыпан вспухшими почками. Его стволики напоминали похотливо раскинутые ноги.