Жанна Свет - Математические досуги

…

Наша жизнь — это карта незнакомой местности, у каждого — своя. Эта местность покрыта густыми лесами, джунглями, тайгой, сквозь которые приходится продираться к вольным просторам. Иногда идешь по запутанным и плохо видным тропинкам, иногда попадается заброшенная дорога, если повезет, то и бетонка, но, в основном, приходится идти по нехоженным местам, полагаться лишь на интуицию и чутье. Очень часто они подводят, причем, именно тогда, когда кажется, что — ура! — все идет хорошо и замечательно, мы идем, в правильном направлении и скоро перед нами распахнутся такие жизненные широты и горизонты, что можно будет задохнуться от обилия воздуха и возможностей. Мы идем, на сердце легко, мы напеваем, путь верен, ведет нас прямиком к нашей цели, которая вот-вот покажется из-за деревьев…

Но за деревьями — другие деревья, за ними — следующие, за следующими — болото и мешанина колючего кустарника. Чаща и не думает расступаться, мы заблудились, сбились с пути, но когда и где? Цели не видно, куда идти неизвестно. Вернуться? Позади — такая же мешанина и чаща. Мы начинаем кружиться в поисках тропы, просвета, намека — чего-нибудь — тщетно.

Предательски молчит или шумит лес, меняет свои очертания и границы, деревья и кусты, словно перебегают с места на место, еще более запутывая нас. Вернуться не удастся, да и куда возвращаться — там, где мы были, нас нет, а значит, там — пустота, не в пустоту же эту возвращаться.

Иногда, вдруг, когда мы уже на грани отчаяния и даже сумасшествия, может появиться избавление в виде лесной опушки, поляны в лесу, опрятной деревеньки невдалеке. Мы знаем, что это не та деревенька, к которой мы стремились — она меньше и беднее нашей, расположена в самой глухой части леса, но что из этого? В данный момент это не важно. Важно, что можно теперь идти не просто так, наобум, можно идти к чему-то, к новой цели.

Мы отдаем себе отчет, что эта цель ни в какое сравнение не идет с первоначальным замыслом, она такая мелкая и тусклая, вызывает разочарование и тоску, которые мы заталкиваем в самые дальние уголки сознания, чтобы они не могли оттуда выбраться, и радостно движемся к этому встреченному на пути убожеству.

Почему? Да потому что мы устали таскаться по тайге, бороться с джунглями, бояться зверья, голодать и уворачиваться от кокосовых орехов, которые швыряют в нас обезьяны. Мы потеряли нашу цель и начали забывать, как она выглядит, что слегка уменьшило ее притягательность. Совсем без цели мы жить не можем, но и не будем: вот ведь, перед глазами она — близкая, ясная, понятная, не прячется, не требует подвигов и изнурительного похода. К ней можно подойти по удобному лугу, покрытому мягкой травкой. Светит солнце, птички поют, ветерок легкий веет. Звери, обезьяны, комары, болота — все осталось позади, в лесу. Где-то там, среди этого леса, осталась наша цель, ну и черт с нею, раз она так прячется. А здесь — вот оно, избавленье, отдых и покой.

Таким и бывает избавленье, если оно приходит.

Да вот только приходит оно не всегда. Не появляется опушка, не раскрывается полянка. Даже убогая деревенька, которая еще совсем недавно, не привлекала нас и вызывала наше пренебрежительное недоумение — как это люди могут в ней жить — вдруг становится вожделенной и вполне годной для нас, да вот только и она недоступна теперь, тоже прячется за болотами, за тучами комарья, за рыком хищников и визгом обезьян. Мы обессилели настолько, что и до этой мелкой и дешевой цели добраться не можем.

И тогда мы погружаемся в отчаяние. Словно бы паутина оплетает нас, паутина беды, и отнимает последние силы — беда высасывает их, как паук, жар души, еще тлевший под золой неудач, гаснет, мысли мельчают, истаивают, исчезают совсем, воля испускает дух. Человек продолжает двигаться, бессознательно и тупо, не замечая ничего вокруг себя, ничего не желая и ничего не чувствуя. Это сомнамбулическое движение приводит его к какой-то помехе, он упирается в нее, тупо поднимает голову и видит перед собой дворец своей мечты, по дороге к которой он потерял и эту мечту, и силы, и самого себя.

Вот стоит он перед ней — она такая чистая, красивая, богатая. Такая доступная. Бери. Ты ведь стремился к ней — ты пришел, бери же!

Но… поздно. Паутина, борьба с нею, последующее тупое движение — все это убило память о мечте, стремление к ней, даже умение взять то, что лежит рядом…

Человек, шатаясь, обходит препятствие и продолжает жить дальше рядом с этим прекрасным зданием: слабый и раздавленный — рядом с воплощением его самого, когдатошнего, юного, сильного и смелого.

Начиная свой путь, человек не видит своей карты — лишь небольшое пространство перед собой. Чужие карты, оставленные в наследство, ему видны, видны чужие ошибки, запечатленные на этих картах, падения и неудачи, но учиться на них он не может: карта не подлежит исправлениям, приходится совершать свои ошибки и расплачиваться за них самому. Да и не хочется ему учиться по этим картам: все ему кажется, что сам он ошибок избегнет и без чужого опыта.

Лишь в конце жизни приходит осознание этих ошибок, и он оставляет своим детям неисправленную неверную карту — в назидание, в виде наставления, которое они, будучи уверены в своей непогрешимости и силе, не примут во внимание, построят, в свою очередь, лабиринт своего жизненного пути, прозреют в конце жизни и уйдут из нее, не понятыми своими детьми.

Больная заметно слабела, дело, видимо, шло к концу. Она, кажется, и сама это понимала, спешила рассказать мне как можно больше, чтобы не унести с собой в безвестность свою жизнь.

Спешка ее делу нисколько не помогала, больная только сильнее уставала от напряжения, и часто наши посиделки прерывались вызовом «скорой помощи». Иногда она просто засыпала посреди рассказа, а потом долго не могла вспомнить, на чем остановилась и что еще хотела рассказать.

С хронологией тоже не все было в порядке, что-то она путала, во всяком случае, мне не удавалось выстроить в плавном хронологическом порядке все рассказанные ею эпизоды. Сначала я переживала по этому поводу, а потом решила, что я не учебник истории пишу, и какая, собственно, разница, в том или ином году произошло с нею то или иное событие.

Я придумала для себя, что это будет мозаика из осколков чужой жизни, и моя задача — расположить эти осколки, максимально приблизившись к рисунку, намеченному хозяйкой воспоминаний.

Мне казалось, что повесть эта — обычный женский роман, которые я на дух не переношу. Успокаивало меня лишь то, что описывать мне предстояло реальные страсти реальной женщины, но не будет в этом романе описания элегантных интерьеров и туалетов haute couture. Собственно, женские романы пишутся для того, чтобы люди, обделенные страстями в реальной жизни, могли бы пережить их во время чтения. А для чего должна была писать я? Для того ли, чтобы чья-то жизнь не канула в Лету, как это происходит с миллионами других жизней? Я и сама не знала, но жизнь эта захватила меня, и я очень хотела написать хорошую повесть о женщине, чей единственный талант — талант любви — оказался невостребованным и нереализованным в нашем мире. Написать, может быть, грустную книгу, но без глянца и без поцелуя в последней строке, книгу без счастливого конца.