Милорад Павич - Страшные любовные истории

«Мужской и женский голубой», – подумал я и решил войти.

Когда я вошел в просторное помещение на первом этаже «Дома, выкрашенного чаем», посредине я увидел сверкающий накрытый стол и за ним трех красивых молодых женщин. У одной лицо было цвета миндального ореха, у другой – цвета ядра миндального ореха, а губы третьей были, как в стихах, похожи на

раздавленную вишню. Все три были мне совершенно незнакомы…

На стенах я заметил несколько написанных маслом старинных картин в черных голландских рамах. На самой большой была изображена «заикающаяся девушка» а на двух поменьше – «зевающий господин» и «старуха, которая не может прекратить икать». В углу стоял рояль на колесиках, с оглоблями, словно это фиакр, только без лошади. Напротив рояля висела писанная на зеркале икона. На ней были изображены Богородица и Христос, благословляющие волшебный, животворящий источник. Вода его сверкала, как настоящая, потому что кисть живописца не тронула зеркальную поверхность стекла. Рядом с иконой была та самая дубовая дверь, которая вела в соседний «Голубой дом».

– Наконец-то! – воскликнули в один голос все три дамы и поднялись со своих мест, приветствуя меня, при том что ни одна из них не подала мне руки, словно опасаясь прикоснуться ко мне. Мы все расселись за столом, служанка, одетая в белое, внесла в комнату поднос, на котором под стеклянным колпаком лежала колода карт. Сидевшая рядом со мной женщина, у которой из-за манжеты выглядывал платочек с монограммой «А», вышитой в виде еврейской буквы «алеф», взяла карты, сняла и протянула колоду мне, предупредив, что брать следует только три. По три карты взяли и все остальные. После этого служанка собрала взятые карты, и я заметил, что, проходя мимо окна, она украдкой вытерла занавеской свое потное лицо…

– Вы знаете, зачем нужны эти карты? – спросила меня дама, сидевшая справа.

– Я тебе расскажу,– вмешалась та, у которой был платок с монограммой. – Эти карты выполняют роль меню. Вытащив три карты, ты выбираешь, что тебе подадут на ужин. Каждой карте соответствует одно блюдо.

– Однако я вижу, ты нас не узнал, – продолжала щебетать она, – впрочем, ничего удивительного, ты и тогда не обращал на нас особого внимания, ты нас забыл еще в прошлом веке.

– По правде говоря, в двадцать первом веке я чувствую себя не самым лучшим образом. Может, поэтому…

– Я помогу тебе вспомнить, кто мы, – проговорила она в ответ… – Вечером, заснув, мы все превращаемся в актеров и выходим играть свою роль всякий раз на новую сцену. А днем? Днем, наяву, мы разучиваем эту роль… А ты, ты тот, кто приходит в зрительный зал смотреть наш спектакль, а вовсе не играть в нем. – Произнеся этот текст, красавица вперила в меня взгляд и спросила: – Итак, ты не узнал меня? Нет? А когда-то ты так меня любил.

– Главная особенность всех нас, живущих в двадцать первом веке, – это то, что мы забываем все, что было в прошлом, двадцатом. Душа наша стала короткой и неясной.

– Но те слова, которые я сказала, неужели ты и их не помнишь?

– Нет, – ответил я.

– Это же твои слова, их сочинил ты, а я им научилась от тебя. Я – принцесса Атех, героиня твоей книги «Хазарский словарь».

Мне стало стыдно, и я более внимательно всмотрелся в свою соседку по столу. Она была стройна, немного выше меня ростом, с крупными глазами, один из которых был зеленым, а другой фиолетовым. Но это еще не все. Ее зеленый глаз, как мне показалось, видел мир и меня быстрее, чем фиолетовый. Я готов был даже поклясться, что ее зеленый глаз видел мир на мгновение вперед по сравнению с нашим «сейчас», а фиолетовый – на мгновение позже. Он отставал от зеленого глаза ровно на это «сейчас». Поняв это, я разволновался, потому что если фиолетовый глаз принцессы отставал от настоящего, а зеленый был устремлен в лежащее перед ней будущее, то видеть меня принцесса не могла вовсе, ведь я-то обитал как раз в настоящем. То есть она могла видеть только какого-то «другого» меня. И было ясно, что она меня видит. Кого же она видела, глядя на меня, и кто сидел рядом с ней в «Доме, выкрашенном чаем»?

– Против сглаза? – спросила она, не отводя взгляда от моей иглы с зеленым камнем. При этом ее фиолетовый глаз был слегка прижмурен.

– А дама рядом с вами? – спросил я, не отвечая на вопрос. – Кто она?

Та дама, о которой я спрашивал, расточала вокруг себя весьма приятный, но настолько сильный запах, напоминавший мускус, что казалось, она заключена в какой-то ароматический шар… Не говоря ни слова, она начала выкладывать на стол из своей сумочки какие-то предметы, которые оказались разноцветными и очень красивыми женскими гребнями. Были среди них серебряные, хрустальные, из слоновой кости, перламутровые, эбеновые, изогнутые роговые и крохотные из нефрита.

– Ты узнал их? – спросила она меня через стол. Когда я ответил, что нет, она добавила:

– Их подарил мне ты.

Потом села за рояль и запела, подыгрывая себе. Слова песни мучительно пробивались сквозь ароматический кокон вокруг ее тела.

«Еще немного, и она пойдет танцевать, постукивая ложкой о ложку», – подумал я, слушая мелодию.

– Вы знаете, что она поет? – спросила меня третья дама.

– Нет! – ответил я, и это было правдой.

– Это песня «Последняя голубая среда» из вашего романа «Пейзаж, нарисованный чаем». А поет ее, как и в книге, сама героиня, Витача Милут, которая и пригласила вас сегодня вечером прийти к нам на ужин.

– Какими духами от нее пахнет?

– Это не запах духов, так проявляется ее жажда жизни. Если вы посмотрите на ее отражение в зеркале, то увидите, что этот аромат ее жажды имеет цвет.

Я обернулся к иконе на зеркале и посмотрел через нее на Витачу Милут. Она сидела в голубом шаре аромата…

В этот момент на реке загудел пароход, звук гудка пересчитал все окна здания и спустился вниз по течению, в Дунай, а дубовая дверь открылась, и в комнату вошел крупный человек без единого волоска на голове. Брови его топорщились, словно усы, а свой тяжелый взгляд, под которым стареешь, он прятал.

– Рядом с такими людьми ногти желтеют, а уши оттопыриваются, – заключил я.

Он приветствовал всех, не подавая руки, а меня пропустил. Сделал вид, что не видит. Одна из красавиц шепнула мне какое-то объяснение относительно того, кто этот новый гость, но я ничего не понял. Должно быть, именно его мы и ждали, потому что сразу же на стол вынесли посуду и мы занялись обедом, причем каждому действительно подавали свои блюда. Мне принесли на закуску белые маслины, фаршированные тоже маслинами, но черными, жареными. Я заметил, что у ложек черенками служили ключи.

– А кто же вы, простите мне этот вопрос? – обратился я к третьей красавице, сидящей за столом, которая до сих пор единственная из них обращалась ко мне на «вы». На это она вдруг тоже перешла на «ты»: