Виктория Платова - Анук, mon amour...

Первый флакон – для тягучей, страстной и чуть горьковатой «Salamanca» – выглядел гораздо более эксцентричным, его придумал Ронни Бэрд. Удачливый павлин, мазила-мистификатор, самовлюбленный сукин сын, я всегда терпеть его не мог.

Мы встретились в тот самый день, когда я впервые потерял Анук после восьмилетней разлуки. В том самом букинистическом, где обитал «Ars Moriendi». Ронни Бэрд и был тем самым покупателем, для которого Бабетта отложила книгу. Я увидел его, как и предсказывала престарелая весталка, ровно через сорок пять минут: здесь павлин изменил себе, даже на открытие собственной выставки он опаздывал по меньшей мере на полчаса.

Почему за сорок пять минут я не предпринял никаких усилий, чтобы завладеть фолиантом? Ведь при желании я мог бы так запудрить мозги Бабетте, что она сама отдала бы мне книгу, предварительно завернув ее в подарочную упаковку и перевязав бантом. При желании я мог бы просто стянуть «Ars Moriendi» или – хуже того – отнять его силой: за то время, что я провел в магазинчике, нас никто не потревожил. Единственный посетитель и единственная продавщица – вот как это выглядело со стороны. На вялое изучение окрестностей прилавка ушло десять минут, затем (чтобы умаслить Бабетту) я приобрел потертый блокнот с такими же потертыми пряжками и слегка тронутыми желтизной страницами. Бабетта тут же сообщила мне, что партия таких блокнотов разошлась среди писучих интеллектуалов, а один достался самой Франсуазе Саган, «а сами вы не пробовали писать, молодой человек?».

Кажется, я ничего не ответил на этот вопрос, я лишь улыбнулся Бабетте застенчивой улыбкой непризнанного гения. Этого оказалось достаточно, чтобы Бабетта почувствовала ко мне прилив материнской, хотя и слегка подпорченной намеком на инцест нежности.

– Мой парень тоже был писателем, – торжественно объявила она.

– Известным?

– Известным он стать не успел. Погиб при трагических обстоятельствах.

Круг трагических обстоятельств, исходя из личности Бабетты, вряд ли был таким уж широким: вождение автомобиля в пьяном виде, передоз, драка на почве неприятия экзистенциальных идей Алена Роб-Грийе, смерть в давке на концерте «Лэд Зеппелин»…

– Сочувствую…

– А знаете… Он был очень похож на вас…

Ну конечно, за давностью лет все трагически погибшие и безупречно молодые люди – опять же исходя из личности Бабетты – становятся похожими на меня. В крайнем случае, на американского актера Джеймса Дина, тоже трагически погибшего и тоже безупречно молодого.

Почему я не предпринял никаких усилий, чтобы завладеть фолиантом? Неужели из-за безотчетного детского страха перед ним?..

Остаток времени был посвящен самой Бабетте, ее связи (литературной, только литературной!) с Дюрренматтом и Фришем, обожаю швейцарцев, а у вас есть подружка, молодой человек, кстати, как вас зовут?.. Назови я любое имя – оно бы тут же самым чудесным образом совпало с именем ее покойного дружка. Но имя я назвать не успел – нежный голос колокольчика над дверью сообщил о прибытии очередного клиента.

Им-то и оказался Ронни Бэрд.

Я не сразу узнал его, хотя и видел на нескольких презентациях его павлиньих выставок: Мари-Кристин, души не чаявшая в Ронни, таскала меня туда с завидным постоянством. Адская смесь клюшки для игры в гольф и квелого электронного тамагочи, владельца гарема и евнуха при нем – вот кем был Ронни Бэрд. Его приход сразу же сделал бессмысленным не только существование букинистического магазинчика Бабетты, но и само изобретение книгопечатания. А тисненные демократичной позолотой Сартр, Миллер и Гертруда Стайн тотчас же пали ниц перед логотипом «Versace» на каблуках павлина.

Золото на логотипе было самым настоящим.

В отличие от самого Ронни – насквозь фальшивого крашеного блондина с бегающими глазками вуайериста-надомника.

– Книга? – надменным голосом произнес павлин.

– Конечно-конечно, – засуетилась Бабетта, тотчас же упавшая в моих глазах до нуля. Должно быть, Фриш и Дюрренматт не шли ни в какое сравнение с логотипом «Versace» на каблуках.

Чтобы не видеть позорного акта капитуляции и осквернения священных гробниц, я отвернулся.

– Завернуть вам ее? – откровенное пресмыкательство до этого вполне независимой Бабетты добило меня окончательно.

– Как вам будет угодно.

Пожелай только Ронни Бэрд – и Бабетта упаковала бы «Ars Moriendi» во что угодно: в раритетные плакаты Тулуз-Лотрека, в штандарты Карла Двенадцатого, в шлейф воспоминаний о шестьдесят восьмом, даже в свою собственную юбку. Но такую жертву павлин вряд ли бы оценил, и Бабетте пришлось довольствоваться самой обычной папиросной бумагой.

– Вы не оставите свой автограф, мсье? – заискивающим контральто пропела Бабетта.

– Автограф?

– Ну да… У нас уже есть автографы Кении Дорхэма, Энди Уорхолла, Майкла Фрэнкса и Аманды Лир – теперь хотелось бы получить и ваш…

«Что за бригада? Попечители твоей книготорговой богадельни?» – именно это было написано на лице Ронни, но на автограф он все-таки согласился. Спустя две минуты небрежные каракули (гибрид иероглифов и вавилонской клинописи с закорючкой на конце) заняли свое место на стене позади Бабетты. А еще спустя минуту мазила покинул магазинчик, унося с собой «Искусство умирания».

«Искусство умирания», по праву принадлежащее мне.

Мне и Анук, моей девочке.

Интересно, каким образом здесь вообще оказался Ронни Бэрд? До этого в своих многочисленных интервью он исповедовал полную свободу от культурного наследия какой бы то ни было эпохи, резво откликался на прозвище «анфан террибль», а из собственной дремучести соорудил умопомрачительную фишку. Случайно забрести в крохотный, лишенный всякого промоушена букинистический он не мог: случайно типы, подобные Ронни, появляются только на приеме в Букингэмском дворце и на собственных похоронах. И почему он выбрал именно «Ars Moriendi»? Или это тоже был не случайный выбор? Совсем не случайный, учитывая, что Ронни отложил книгу, чтобы потом вернуться за ней. А если добавить к этому, что накануне вечером я выудил из рюкзака Анук его визитку…

– Вы знаете, кто это? – голос Бабетты все еще подрагивал от мимолетного соития с каракулями, начертанными лапой павлина.

– Понятия не имею.

– Это же Ронни Бэрд. Художник, очень знаменитый. Весь Париж о нем говорит. Его последняя выставка – настоящий культурный шок.

– Вы пали жертвой?

– Я была на ней два раза. И знаете… Он очень похож на моего парня…

Час от часу не легче. С другой стороны, послужной список Бабетты может занять не один блокнот имени Франсуазы Саган, даже если исключить из него Фриша и Дюрренматта.

– Того, который не успел стать известным писателем?