Виктория Платова - Анук, mon amour...

– Держи свой пистолет, Гай.

– Зачем он мне? Оставь его у себя.

– Я никогда ни у кого не беру вещей, Гай. Мои вещи – это мои вещи. А чужие – это чужие.

Билеты с оторванными корешками, уйма монет без гражданства, нож, «Ключ к герметической философии» – вот и все содержимое рюкзака Анук, армейский MAS (калибр 9 мм) отлично бы в него вписался.

– Пистолет не мой, Анук.

– Неважно, кому он принадлежал раньше. Важно, у кого он находится сейчас. И еще…

– Что?

– У меня есть еще кое-что для тебя, Гай.

– Кое-что для меня?

– Подарок.

«Это прекрасно», пропел бы Фред Астер, оставивший Джинджер Роджерс ради «Забавной мордашки». «Это прекрасно, поцелуй меня и помиримся», пропел бы Фред Астер под окнами Одри, на пустынной улице, танцуя с собственным зонтиком.

Петь я не умею. Танцевать, впрочем, тоже.

Подарок? Для меня, Анук? Нет, правда?..

Анук слегка приоткрывает губы: на кончик языка надето кольцо, только Анук умеет проделывать такие штуки с языком. Мне хочется так же высунуть язык – в конце концов, мы ведь близнецы, узколицее, узкоглазое сиамское отражение друг друга. Если бы только Анук мне позволила – хоть на секунду, на долю секунды – коснуться языком ее языка… Напрасные мечтания, мне никогда не узнать, какие тайны хранит ее язык, Анук и сама тайна за семью печатями. Анук никогда не дарила мне не то что кольца – вшивой пуговицы от юбки, и вот, пожалуйста, кольцо. А дарить кольцо – это что-нибудь да значит. Если бы только Анук мне позволила – коснуться языком ее языка…

Но Анук вовсе не собирается впадать в дешевую родственную сентиментальность. Через мгновение кольцо оказывается у нее на ладони, и она аккуратно кладет его в мою раскрытую ладонь, прямо на армейский MAS.

– Смотри, не потеряй кольцо, – шепчет Анук. – Не потеряй.

Как я могу потерять его, Анук?

Странно, но кольцо кажется мне знакомым. Нуда, я уже видел его. Это кольцо Линн, я не могу ошибиться. То самое пропавшее кольцо, которое я целых полчаса безрезультатно искал под креслами во Французской Синематеке. Анук снова обвела меня вокруг пальца. Вокруг безымянного пальца Линн, с которого кольцо и исчезло. Интересно, как оно попало к Анук? Не стянула же она его, в самом деле!..

«Стянула, стянула, стянула», – смеется влажный кончик языка Анук.

Анук, моей девочки.

– Это кольцо… Это кольцо Линн, – говорю я. – Я видел это кольцо у нее.

– Ну и что? Неважно, кому оно принадлежало раньше. Важно, у кого оно находится сейчас.

– Это кольцо Линн.

– Не потеряй его. Это тоже важно.

«Carpe Daim» выбито на передней почти квадратной стенке кольца. Латинское словосочетание с налетом латинской же пыльной афористичности. «Carpe Daim» – не обратная ли это сторона «Agnus Dei» 61, кто знает? Или это обратная сторона проникшего под кожу «Ars Moriendi»?.. Я помню легкий, немного небрежный наклон букв, и даже шрифт. «Carpe Daim», детские кубики с вишенкой и пустыней – заглавные С и D – о чем же я подумал тогда?.. О том, что пустыня на крошечном квадратике изображена именно такой, какой представлял ее lieutenant, приятель Линн, до того, как отправился в Алжир: силуэт бархана, силуэт верблюда, «La vie en jaune». Жизнь в желтом, о чем же я подумал тогда?.. О том, что кубик со словом «mort» тоже превосходно впишется в пейзаж – с барханом, с верблюдом, с вишенкой, с чем угодно; смерть вписывается в любой пейзаж, она и сама – пейзаж. О чем же я подумал тогда?.. «Держись от этого „Carpe Daim“ подальше, Гай,» – вот о чем я подумал, когда увидел надпись впервые. В букинистическом Линн, на пыльной поверхности журнального столика – лучшего места для афоризмов не придумаешь.

Кольцо засижено целым выводком странных символов, ни один из них ничего не говорит мне, глухонемой мир Каббалы, гороскопов и карт Таро никогда не вызывал во мне энтузиазма. Так же, как и скопище цифр (внутри кольца выгравированы столбцы цифр – по обеим сторонам от передней стенки, они зеркально повторяют друг друга, подобно нашим с Анук шрамам):

• 11 • 10 • 9 • 8 • 7 • 6 • 5 • 4 • 3 • 2 • 1 •

• 1 • 2 • 3 • 4 • 5 • 6 • 7 • 8 • 9 • 10 • 11 •

Возможно, это – разновидность магического квадрата, возможно – что-то иное.

Мысль о том, что кольцо долгие годы принадлежало Линн, больше не беспокоит меня, в конце концов, Линн сама хотела от него избавиться. Кольцо принадлежало Линн, а теперь будет принадлежать мне. Мне хочется стареть с ним. Мне хочется постареть с ним немедленно, не так уж много найдется на свете вещей, с которыми хочется стареть. Я выбрал бы в наперсники нож, несколько монет и бутылку с португальским вишневым ликером ginja, ничего особенного в бутылке нет, но на дне плавают вишни. Я ни за что бы не взял в наперсники книгу, в ладонь она не поместится – зачем хранить вещи, которые не помещаются в ладонь? Которые нельзя обхватить, обнять; единственная привилегия старости – обнять, единственная, кроме воспоминаний. Еще и поэтому я бы не взял в наперсники книгу, еще и поэтому: в старости ни в одной книге не сыщешь ни одного текста, отличного от твоих воспоминаний. А бутылка с жиньей легко уместится в ладони, к тому же в настоявшихся вишневых косточках бродит синильная кислота, твоя смерть всегда с тобой – прозрачная, рубиновая, как сердечко Линн, заключенное в магический квадрат.

Нож и несколько монет уже давно покоятся в рюкзаке Анук, представить ее стареющей – невозможно, тогда зачем они ей? Я – дело другое, но мне вполне хватит и кольца.

– Откуда у тебя…

Я поднимаю голову и не нахожу рядом с собой никого, кроме сваленных в кучу дисков «Coldplay», «De-Phazz» и «Steely Dan». Кроме жалких трясущихся мыслей о предназначении кольца. Анук вовсе не хотела окольцевать меня. Но, возможно, она хочет, чтобы я окольцевал птицу. Окольцовывать лягушку глупо, а птицу – в самый раз. Я спрошу ее об этом потом, после – когда она оставит мне очередной знак. Она умеет оставлять знаки и умеет исчезать.

О, она умеет исчезать, как никто. Анук, моя девочка.

Я снова остаюсь в одиночестве. Я тону в нем, как в удлиненной парке графитчика, даже капюшон набрасывать не надо (коллекция таких парок далась консервативной Мари-Кристин с трудом; мода для пресыщенных ублюдков, время от времени впадающих в стилизованный street-экстремизм, вовсе не ее конек). На огромном пространстве второго этажа «Monster Melodies» никого нет, из двоих рассеянных по залу меломанов остался только один. Чтобы спуститься вниз, мне нужно пройти мимо него. Должно быть, то же самое несколько минут назад сделала Анук. Мысль об этом подбадривает меня, что если ничего не подозревающий парень в наушниках окажется очередным вывороченным с дороги камешком, очередной верхушкой болиголова? И, как стрелка компаса, укажет мне путь к Анук?..

Но парень не похож ни на стрелку компаса, ни на верхушку болиголова – я понимаю это, стоит мне только поравняться с ним. Я вижу, как слегка подрагивает его загеленный затылок, как в такт затылку трясется задница в протертых джинсах, ничего приличного такая задница слушать не в состоянии. «Morcheeba» – ее потолок.