Александр Проханов - Надпись

Коробейников постигал происходящее не разумом, а восторженным, благоговеющим сердцем, таким же лучистым и алым, как горящая в небе звезда. Индус с красным бантом сложил перед грудью руки, шептал лиловыми губами загадочные мантры. Ветеран-полковник молодо выпрямил спину, поблекшее золото на погонах просветлело и сочно горело. Горняк раздвинул могучие плечи, стал похож на памятник герою-шахтеру.

Площадь казалась Коробейникову громадной каменной чашей, где вскипал священный напиток. Над чашей творились заклинания. К ее краям припадали уста. Вселялись бесплотные духи. Проникало излучение звезд. Сотворялась живительная влага, побеждающая тление и смерть.

Министр обороны с гранитной трибуны читал рокочущую бессловесную речь. Над чашей круглилось золотое кольцо, набухали цветные бутоны Василия Блаженного. И уже заахала, застенала медь оркестра, дунули яростные трубы, ударили рокочущие барабаны. Качнулись ожившие стены каре, двинулись грозно боевые полки, шагнули на площадь неукротимые батальоны, качая бархатом красных знамен, тускло сияя оружием, разбрызгивая сапогами черные искры брусчатки.

Душа Коробейникова исполнилась страстного напряжения, которое искало выход, просилось на уста словами молитвы. Глаза бегали в небе, надеясь, что там оживет молитвенная, начертанная на облаках строка. Перелетали на алую стену, где вот-вот сквозь камень всплывут священные тексты. В душе расцветали грозные славословия, звучали молитвенные стихи, чьи рифмы впечатывались идущими батальонами, а образы туманили глаза горячими слезами веры.

Из крови, пролитой в боях,

Из праха обращенных в прах…

Колыхая плечами, сжимая на груди автоматы, шли мотострелки. Литые, нерасчленимые, нацеленные в сокрушительный удар, готовые пройти сквозь пожары мира, руины городов, стенающие континенты. Их твердые лица, огненные глаза, ударяющие в брусчатку подошвы превращались в грозное ритуальное шествие. Офицер-знаменосец нес перед строем багряно-золотое, с письменами и эмблемами, знамя. За красным полотнищем тонко сверкали отточенные сабли. Колонна подошла к мавзолею, офицеры строевым шагом прогрохотали по черно-стальной брусчатке. Коробейников разглядел желваки, яростные брови, восторженные глаза знаменосца.

Из мук казненных поколений,

Из душ, крестившихся в крови…

Шли десантники, раскрыв на груди тельняшки, лихо, в такт, качая голубыми беретами. Отмашки рук, масленый свет автоматов, красивые, на подбор, молодые, сильные лица.

Опустились на площадь, как боги, из бескрайних небес, где медленно, серебристо проплывал самолет, из которого сыпались легчайшие семена. Нежно засевали пустое небо. Каждое семечко раскрывало бесшумный белоснежный цветок, волшебно летело в мир. Превращалось в огненный шквал атаки, в свирепую рукопашную, в прорыв обороны. Грудь знаменосца была усыпана плещущим золотом. На обветренном лице сияли голубые глаза.

Из ненавидящей любви,

Из преступлений, исступлений…

Марширующие шеренги колыхали пространство. Воздух трепетал, рассекаемый взмахами. Батальонами двигала воля и страсть, неодолимая сила и вера. Они были бесстрашны, готовы к смерти. Верили в бессмертие пославшей их в бой Революции. Шли моряки в черных бушлатах. Бескозырки золотились именами кораблей и подводных лодок. Революция разносила благую весть по всем морям, океанам. Опускалась в пучину, вырывалась гигантскими фонтанами света. Коробейников любил их всех, был вместе с ними. Был готов, сжимая оружие, идти среди пожаров и взрывов, умирать беззаветно за священное преображение земли.

Возникнет праведная Русь,

Я за нее за всю молюсь…

На площадь, из-за красно-седого здания Исторического музея, текли железные колонны бронетехники. Упругие, на резиновых лапах, похожие на ящериц, катили зеленые «бэтээры». Звенели натертыми гусеницами заостренные «бээмпэ». В открытых люках стояли командиры машин. На башнях сочно, с блеском, красовалась гвардейская геральдика. Красное знамя с золотой бахромой и кистями развевалось над стволом пулемета. Машины шли бесконечными вереницами, словно бессчетно рождались из земли. Сотрясали площадь сиплым гулом моторов. Уходили за Василия Блаженного, окутывая в синюю гарь стоцветные купола.

Коробейников чувствовал, как густеет воздух, натертый сталью. Чаша с напитком пламенела, словно в глубине накалялся кристалл, посылая пучки напряженного алого света. Над жертвенной чашей мертвые соединялись с живыми. Священный прах героев, отдавших за Революцию жизнь, сочетался с плотью живущих, передавая заветы красного смысла. Обретал в живых свое продолжение, возрождался в марше полков. Коробейников ощущал дуновение бестелесных сил. Бессчетные души летели над священной площадью, целовали край чаши. Отец бесплотно и страстно встал из степной могилы, обнял его, оставляя на губах поцелуй.

Я верю замыслам предвечным,

Ее куют ударом мечным…

На выпуклую площадь, словно из-за горизонта, выезжали танки и самоходки. Тяжкие, как огромные слитки, качали толстыми пушками, отливали грубой броней, скребли брусчатку, окутываясь синей копотью. Тяжесть их была непомерна. Площадь прогибалась, пружинила, неся на себе непосильные тонны. Танки напоминали пришельцев иных планет. Проплывали мимо мавзолея, уходили вниз, за самоцветный трепетный храм, за горизонт, в поля и дубравы, к Варшаве, Риму, Парижу, выдавливая из континента грунтовые соки, огненные капли Революции.

Коробейников чувствовал, как густеет в чаше напиток, волшебно дымится, источает прозрачные лопасти света. Поверхность чаши дрожала от рокота стальных механизмов. В глубине светился рубиновый священный кристалл, в котором преломлялось время. В этом расщепленном, распавшемся на слои времени протекали еще два парада. Серый, суровый, в тусклой снежной поземке, в колыханье штыков, в дребезжании утлых полуторок, уходящий прямо с площади в метельные поля Волоколамска, и с гранитной трибуны вслед полкам, уплывавшим в бессмертие, неслось: «Дорогие братья и сестры…» И второй парад, среди пламенеющих весенних букетов, алых победных знамен, когда обветренные в сраженьях полки кидали к мавзолею штандарты поверженных немецких дивизий, и на белом кителе вождя сверкала бриллиантовая звезда. Священная чаша копила в себе драгоценный эликсир Победы. Алое вино революции. Волшебную кровь воскрешения. И уста тянулись коснуться живительной влаги, шептали слова молитвы.

Она мостится на костях,

Она святится в ярых битвах…

Площадь принимала на себя ракетные установки. Зенитные ракеты - двухступенчатые, с серебристым опереньем, отточенные гарпуны, воздетые остриями в небо, где они чутко выискивали стремительную тень самолета, чтобы прянуть, полыхнуть, умчаться в синеву, превращая в прозрачный взрыв вражескую машину. Ракеты среднего радиуса, длинные тяжкие рыбины, сонно возлежащие на упругих шасси, в чьих головах дремали кошмарные сны о сожженном Париже, провалившемся в преисподнюю Риме, расплавленном Лондоне. Продавливая в площади колеи, расплющивая брусчатку, катились на тягачах межконтинентальные громады, - гигантские иерихонские трубы, которые проревут свою жуткую весть погрязшему в пороках миру, и ангел с гневным ликом, выпученными очами, сбрасывая с крыльев пучки огнедышащих молний, опрокинет на землю чащу огня. Бог, разочарованный в своем творении, пошлет на гиблую землю испепеляющий огонь.