Александр Проханов - Надпись

Коробейникову стало дурно. Ему казалось, что у него взбухает мозг и глаза белеют и свариваются, как у рыбы в ухе.

Мужик-мучитель обмотал руку грязной тряпкой. Черпнул из ведра ковшом. Заостренный, стремительный, покрытый пленкой стеклянного пота, помчался к печи, виляя красными ягодицами. Нацелился в сизый зев, метнул ковш воды. И оттуда с треском вырвалась шаровая молния. Ворвалась, как плазменное ядро, в толпу мучеников. Прожигала насквозь тела, выпаривала кровь, срывая с плеч головы. Металась, сея смерть и мучения. Исчезла под сводом, оставив светящийся синий туман, рыдающую толпу.

Коробейников едва стоял на ногах. Ему казалось, что голова его горит, подожженная молнией, и на плечах у него смоляной факел. Хотел уйти вниз, но толпа сжимала его, окружала клейкими потными телами.

Это был Ад, средневековый, описанный Отцами Церкви, начертанный на стенах храмов, упрятанный в раскаленную сердцевину Земли. Сюда собирали грешников, проживших земную жизнь. Их уводили из-под солнечных небес, отрывали от цветущих лугов, комфортабельных дворцов, намоленных храмов. Они оставляли на поверхности нажитые богатства, королевские короны, маршальские мундиры и почести. Голые, беззащитные, помещались под своды громадной пещеры, где получали воздаяния за грехи. За растление малолетних, отцеубийство, предательство благодетелей, прелюбодействие, ложь, страсть к наслаждениям, неутолимую гордыню, насилие над слабыми мира сего. Дети отвечали за грехи отцов. Отцы - за провинности детей. Брат - за преступления брата. Род страдал за окаянный проступок пращура. И все вместе мучились за неотмолимый, первородный, не имеющий имени грех, который коренился в каждой сотворенной плоти, замутнял каждую рожденную душу.

Коробейников проваливался в обморок, снова всплывал в сумеречную огнедышащую явь, которая казалась бредом. Его проворачивали на огромном мокром колесе, раздирая суставы и сухожилия, - воздаяние за совершенный в детстве грех, убийство черно-фиолетовой жужелицы, которая хрустнула у него под каблучком, слабо, после смерти, шевелила вялыми лапками. Его клали на противень с углями, на которых он скакал животом, обжигая пупок и пах, - за кратковременную, легкомысленную связь с провинциальной девушкой, которая влюбилась в него, а он, не простившись, уехал, забыв ее любящее милое лицо. Выдирали железными щипцами язык, оставляя окровавленный трепещущий корень, - за написанную в газету статью, где он погрешил против истины. Втыкали под ребро раскаленный докрасна шкворень - за не оставлявшие его гордыню и честолюбие.

Коробейников с помраченным сознанием стал выбираться из толпы, намереваясь спуститься вниз, куда опадали охлажденные клубы пара и где свист березовых прутьев казался избавлением от огненной пытки.

- Оставь Елену, - услышал он рядом и обморочно поднял глаза. Саблин, весь маслянистый от пота, стеклянный, светящийся, ярко и беспощадно смотрел на него. - Слышишь, оставь Елену. Твоя роль исполнена. Марк отнял ее у меня, воспользовался моим несчастьем. В минуту моей немощи и бессилия отнял ее у меня. Выменял, как еврейский меняла. Пользуясь своими еврейскими связями, избавил меня от тюрьмы, а взамен взял Елену. Она пошла на эту жертву из-за любви ко мне. Марк отобрал ее у меня, ты отобрал у Марка и теперь верни мне. Я забираю ее с этого невольничьего рынка. Забудь о ней.

Обращенье на «ты», бездушное, пышущее жаром пространство, скользкие доски под босыми стопами - все приближало обморок. Услышанное казалось наваждением излетевшего из пекла безумного духа.

- Не понимаю, о чем ты?… Надо спуститься вниз… Эхо мешает понять смысл твоих слов. - Коробейников чувствовал приближение теплового удара. Кровь вскипала перегретыми частицами, гудела в висках. В глазах плясали фиолетовые вензеля.

- Не обольщайся, она не любит тебя. Это я все подстроил. Познакомил вас. Ей напел о твоей божественной книге. Тебе - о твоей избранности и гениальности. Ты всего лишь приманка, подсадной селезень. Елена пленилась твоими радужными перьями, которые я на тебя наклеил. Вырву их, и ты опять превратишься в одного из бесчисленных литературных дебютантов, к которому никогда не явится настоящий успех. Ужасные обстоятельства заставили меня уступить Елену этому напыщенному еврею. Но теперь я забираю ее из плена. Ты только средство. Я тебе благодарен. Теперь ты должен исчезнуть.

Саблин энергично шевелил губами. Звук его слов смешивался с гулом в висках, с криками и воплями преисподней. Коробейникову казалось, что изо рта у него, из розовых губ вырывается прозрачное синее пламя. Он был не грешник, не жертва адских пыток, а в своей статной силе и обнаженной красоте казался хозяином этой кромешной пещеры, одним из духов, что вырвался из зева печи, облекся в сияющую плоть.

- Ты хочешь сказать, что Елена была твоей возлюбленной? Ты жил с сестрой как с любовницей?

- Мы одна кровь, одна суть. Принадлежим друг другу среди отвратительного, поганого мира. Над нами совершили насилие, разлучили. Елена принесла себя в священную жертву, но теперь она ко мне возвращается. Я знаю о ваших отношениях до мельчайших подробностей. Она мне сама рассказала. Иногда мне хотелось тебя убить, но ты ничего не ведал. Теперь ты знаешь. Предупреждаю, оставь ее добровольно. Иначе я кину в твой дом гранату. И вся твоя убогая домашняя утварь, твоя утлая библиотека, дурацкая машинка «Рейнметалл», на которой ты строчишь дурацкие тексты, твоя доверчивая, похожая на крольчиху жена, наплодившая тебе двух крольчат, - все это взлетит на воздух к чертовой матери. Не принуждай меня к этому.

- Ты утверждаешь, что живешь с Еленой как муж с женой? У вас кровосмесительная связь? Она говорила тебе о наших с ней отношениях? И все это жуткий, мерзкий обман? - Коробейников попытался что-то выкрикнуть, но его повело в сторону. Ноги стали скользить, и только сильная рука Саблина удержала его на ступенях.

Больно сжимая локоть, Саблин свел его вниз, посадил на скамью. Коробейников мутным взором, боясь провалиться, смотрел, как Саблин напрягает свои атлетические мышцы, рельефную грудь, литые бедра. Берет лоханку. Поворачивает деревянную рукоять. Подставляет под кран. Шумно напускает воду.

Саблин поднял лоханку, размахнулся и шмякнул ледяную, литую, оглушающую воду на горячего Коробейникова. Так окатывают снятого с дыбы мученика. Очнулся, как от удара дубины, страшно вздрогнул. Ошалело глядел на близкое, беспощадное лицо.

Поднялся, шатаясь. Чувствуя, как ломит кости, побрел из парилки.

- Спасибо вам за все, Мишель. А я еще, пожалуй, попарюсь. Побуду с моим любимым и добрым народом, - услышал вослед Коробейников.

Он брел по улице как оглушенный. Кожа под одеждой горела, словно была ошпарена или ее исхлестали крапивой. Голова казалась горячим глиняным комом, в котором запекли одну-единственную жуткую мысль. Бытие разрушалось. Изящная, тщательно выстроенная конструкция человеческих отношений колебалась и падала, как ажурная высоковольтная мачта, у которой подорвали опору. Услышанное в бане, как и сама чудовищная, инфернальная парилка, казались результатом его, Коробейникова, помрачения, воздействием огненных демонов, один из которых принял образ голого Саблина. Светясь ядовитым светом, великолепный и жуткий, пытал его огненной мукой. Лишил рассудка, поместив в глубину обезумевшего раскаленного черепа невероятную, страшную мысль. И эта мысль требовала немедленного опровержения или беспощадного подтверждения. Из телефонной будки он позвонил Елене.