Александр Проханов - Надпись

- Мишенька, ты не поверишь, мы только что о тебе говорили. - Андроника была в платке, в теплой душегрейке, в длинной, почти до пола, юбке, являя собой вид деревенской расторопной хозяйки, чьими трудами прибрана изба, развешаны по окнам и углам занавески, выбелена печь, расставлены разновеликие маслянисто-черные чугунки. Во всем этом новом деревенском укладе знакомо и торжественно сиял золотом, блестел стеклом большой образ Богородицы, привезенный из Нового Иерусалима, алый, ликующий, с засушенными цветами шиповника.

Оказавшись в этом натопленном доме, среди запахов теплого теста, домашнего уюта, в окружении родных людей, их сердечного радушия и гостеприимства, Коробейников подумал, что не напрасно он добирался через города и веси, не напрасно предчувствовала и взывала его душа, - здесь его ждали, любят, радуются его появлению. Накрывают стол, готовясь потчевать долгожданного гостя.

- Очень кстати, Миша, пришел. Тесто подходит, будем печь просфоры к завтрашней службе. - Отец Лев кивнул на квашню, что стояла, покрытая полотенцем, у печи, источая сладкий дух восходящего теста.

- Мишенька, какое счастье, что ты приехал! - Андроника проводила его к рукомойнику, подавала мыло, смотрела, как он гремит умывальником. - У нас все хорошо, все спокойно. Лева совсем не пьет, исцелился. За одно это готова терпеть все деревенские неурядицы. Хотя, конечно, скучно в деревне. Не с кем поговорить по душам.

- С Богом говори по душам, - наставительно, по-пасторски, заметил отец Лев, осуждая суетность красивой жены-гречанки. - Матушка Андроника воцерковляется, но с большими, скажу я тебе, трудами. Все не может уразуметь, что она не простая мирянка, а матушка.

- А я в церкви угольки развожу, кадило папе готовлю, - серьезно, как о своем достижении, поведал Алеша, привыкая к гостю, торжественно и серьезно глядя на всех печальными очами отрока Варфоломея.

Ужинали за большим столом, под уютным матерчатым абажуром. На черной сковородке по-деревенски шипела жаренная на шкварках картошка, желтела глазунья, блестели в миске соленые, с зонтиками укропа, огурцы. Был хлеб, солонка с солью, холодная початая курица. Но не было рюмок, водки, что подтверждало слова Андроники о чудесном исцелении отца Льва, которого оставила пагуба.

- Все это нам прихожане дают, - подкладывала Коробейникову Андроника. - Приход небогатый, но нам хватает. Отец Лев требы отправляет по соседним деревням. Если скромно жить, то хватает.

После ужина отец Лев накинул на плечи телогрейку.

- Ты, матушка, позови нас, когда тесто подойдет. А мы с Мишей отправимся в келейку, на колокольню. Нам ведь есть о чем побеседовать, правда, брат? - Он глубоко, сокровенно взглянул на Коробейникова потемневшими синими глазами.

В темноте размыто и пугающе, как мучнистая кость, белела церковь. Угадывались кресты на могилах. Ледяной ветер стучал пустыми вершинами. И далеко, за ветром, раздавался надрывный собачий лай. Отец Лев гремел ключом в дверях колокольни. Тусклая лампочка осветила каменные, ведущие вверх ступени. Осторожно подымаясь за отцом Львом, где-то посредине высокого колокольного столба, Коробейников вдруг очутился в маленькой чистой келье со сводчатым потолком, ярко выбеленными стенами, одна из которых, с закопченной чугунной дверцей, была печью, источала ровное душистое тепло. В келье размещался низкий, с наброшенной овчиной, топчан. Подле него притулилось поношенное уютное креслице. Висел суровый Спас с малиновой лампадой. На вешалке зеленела истертая риза с остатками золотых нитей, сальная, в пятнах, залысинах. На столике перед образом лежал раскрытый молитвенник.

- Здесь уединяюсь, молюсь, пробую писать, - любовался отец Лев своей аскетичной обителью, помещая усталого друга на топчан, сам располагаясь в креслице. Коробейников, вытягивая утомленные ноги, зарывая ладонь в жесткие кудри овчины, испытал блаженство освободившейся от бремени души, которую перенесли через пространства земли и опустили в уютной келье, рядом с любимым другом, отделив от всего остального мира каменной колокольней, непроглядной тьмой, невидимой сберегающей силой.

- Как ты хорошо здесь живешь, Левушка. Как я рад, что мы свиделись, - произнес он благодарно.

- Молюсь о тебе, о твоей чудесной жене Валентине, о чадах Анастасии и Василии. - Отец Лев поудобнее устроился в креслице, возвышаясь над Коробейниковым золотистой бородой. - Думаю о тебе постоянно, мысленно зову. И вот ты услышал мой зов и приехал. О многом надо поговорить, многое друг другу поведать.

Коробейников видел, что отец Лев истосковался по общению. Ему не хватает собеседника. В деревне он лишен своих катакомбных единоверцев, с которыми постоянно пускался в богословские споры, обсуждая промыслительные тексты, священные знамения, церковные новости, находя подтверждение скорого крушения безбожной власти и чудесного возрождения России. Коробейников был тем долгожданным собеседником, которому предстояло услышать излияния друга.

- Твой талант, Миша, отмечен Господом. Он дал тебе чуткое, любящее сердце, дар изображать в людях, в природе красоту и любовь. Ты описываешь отношения людей так, как если бы тебе были известны божественные заповеди. Еще не будучи христианином, ты уже чувствуешь мир по-христиански. Твой путь - это путь веры, путь святого крещения, путь служения Господу. Уверен, на этом пути ты преуспеешь, достигнешь огромных высот. Стоит тебе креститься, как талант твой удвоится и утроится. Ты почувствуешь прилив таких откровений, такую творческую мощь, что сможешь выразить самые таинственные и священные истины…

Отец Лев вдохновился. Глаза его сияли. Он проповедовал. Проповедь его была обращена к другу, с которым в прежней жизни случались споры и распри, но теперь, в своем пасторском превосходстве, отец Лев был вправе повелевать и учить. И эти повеления и поучения не были Коробейникову в тягость. Он согласно их принимал. Был готов им внимать и следовать.

- Тебя постигло искушение, Миша. Ты искусился на мнимое величие земного рукотворного царства, его богатства, мощь, всевластие. Но эта красота мнима, всевластие временно. Как Вавилонская башня, эта сатанинская цивилизация рухнет, и горе тем, кто окажется под ее обломками. У тебя есть время отойти, покинуть этот содомский мир, не оглядываясь, чтобы не превратиться в соляной столп. Ты изумишься тем красотам, которые откроет тебе Бог. Обретешь силы, перед которыми померкнет вся мощь безбожного государства. Обретешь прозорливость, на которую не способны твои приятели-футурологи, возмечтавшие о Городе Будущего, будто есть иное будущее помимо Рая и Ада!…

Отец Лев с искусством ловца человеков угадал в Коробейникове скорбь о покойном Шмелеве, его разочарования и сомнения, пережитый в операционной ужас. Воспользовался немощью Коробейникова и накинул на него легкие прозрачные тенета, которые не тяготили, а радовали, помещали в необременительную зависимость от друга, препоручали другу попечение о его страдающей, заблудшей душе.