Александр Проханов - Надпись

Отец Лев крестил просфоры, читал молитву. Коробейников не удержался, взял одну. Обжигаясь, поцеловал горячее испеченное тесто.

Ночью, лежа на низкой кушеточке за печью, чувствуя остывающее тепло, он в пробуждении испытывал мимолетное, между явью и сном, волнение. Утром его ожидало таинство, которое должно изменить всю его жизнь, открыть неведомые доселе миры, где множество живущих и живших до него православных людей поджидали его крещения. Воодушевляли, вдохновляли, звали к себе. Ему предстояло пробить разделяющую их преграду, соединиться, войти в их благодатное сонмище. Крещение, которое ему предстояло наутро, было подобно сражению, которое потребует всего его мужества и духовного света. «Доспех звенит, как перед боем. Теперь настал твой час, молись!…» - повторял он любимый стих, открывая в нем новую глубину и значение. Засыпал, унося в сон свое волнение, стихотворные звучания, сквознячки холода и волны тепла.

Его разбудил отец Лев.

- Миша, вставай, пора! - тряс он его за плечо. Испуганно просыпаясь, Коробейников увидел склоненную бороду, отпавший от черной рясы серебряный крест. За окнами было темно. Тускло горел ночник. Андроника и Алеша спали за занавеской. На керосинке позвякивал чайник. - Водички горячей в купель подолью, чтобы ты не замерз.

И это раннее пробуждение, неуютный вид остывшей избы, звякающий чайник подействовали на Коробейникова раздражающе. Он стал торопливо одеваться, не находя в себе вчерашнего воодушевления и ночных предощущений.

Шли в церковь в полной тьме. Отец Лев в своей черной рясе и душегрейке был почти невидим. Лишь туманился эмалированный чайник, мутным пятном скакал среди могил и древесных стволов. Остановились перед церковью, которая казалась окаменелой глыбой соли. Отец Лев возился с ключом. А Коробейников вдруг испытал неудобство, разочарование, ощущение неловкости происходящего, - этот нелепый чайник, какая-то купель, необходимость раздеваться и вставать босыми ногами в воду, верить в необходимость для продолжения жизни этого непонятного обряда, сопровождаемого невнятными речениями, первобытным ритуалом. И все это с ним, кто еще недавно восхищался мощью и красотой авианосца, совершенством рукотворных машин, построенных по законам механики, электроники, ядерной физики, кто с восторгом следил, как в стеклянной сфере дрожит штурмовик, а потом, увлекаемый стремительной волей, мчится в грохочущем пламени бомбить побережье. Почему он должен все это забыть? Почему всей этой яростной и прекрасной жизни, энергичным, отважным людям должен предпочесть комочки пресного теста, эмалированный чайник, темную затертую ряску, из-под которой у отца Льва торчат обязательные для всех священников сапоги?

Отец Лев пропустил его в церковь, щелкнул выключателем. И Коробейников, оказавшись в храме, получил подтверждение своим сомнениям. Церковь напоминала склеп. Холодно-сырая, серая, словно поросшая плесенью, с железной цилиндрической печкой в углу, от которой веяло стужей. Неясно, аляповато светился иконостас, не золотой, а горчично-желтый, с закопченными, неразличимыми образами, перед одним из которых тревожно и воспаленно горела малиновая лампада. У стены стояло высокое деревянное распятие - грубый коричневый крест с жилистым мускулистым телом, выкрашенным масляной краской, которая отливала мертвым холодным салом. Весь высокий пустой объем церкви казался опущенным в подземелье, засыпанным по самые купола мерзлой землей. Во всем ощущалась придавленность, погребенность, в которую он, Коробейников, добровольно погружался.

Отец Лев скрылся в алтаре и вынес оттуда купель, которая оказалась продолговатым жестяным корытом. Поставил корыто посреди храма и стал лить из чайника воду, которая гремела по железному дну, окутывалась паром.

- Раздевайся. Одежду сложи на лавке, - строго приказал отец Лев и снова ушел в алтарь.

Коробейников стал раздеваться, не понимая, почему повинуется этому человеку, который был его другом, его ровней, с кем пили водку, жарко спорили, иногда ссорились. В этих ссорах Коробейников возмущался истовым средневековым мировоззрением, которое нарочито исповедовал Левушка, выпускник университета, просвещенный знаток истории, направляя свои знания на то, чтобы перечеркнуть и отвергнуть современность, воспроизвести во всей архаической полноте миновавшие представления. И вот теперь он совлекает с себя одежды посреди ледяной, заброшенной церкви, откуда ушло время, оставив деревянное, рубленное топором распятие с повисшим тяжелым телом, для которого и построен этот подземный склеп.

Из алтаря появился отец Лев, облаченный в золоченую ризу, с высоким стоячим воротником, похожий на Деда Мороза. Коробейникову это показалось комичным, и он усмехнулся, бросая на лавку последние одежды. Стоял голый, прикрывая ладонями пах, напрягая мускулы, чтобы не застыть в ледяном тусклом воздухе.

- Помысли о том, что этот чудный обряд воспроизводит момент крещения Господа нашего Иисуса Христа, когда на воды Иордана сошел Святой Дух, и Отец наш Иисус Христос принял крещение от Иоанна Предтечи. - Отец Лев установил на краю купели, в крохотный подсвечник, тонкую церковную свечку, запалил ее. Робкий золотой огонек отразился в воде, наполнил жестяную купель нежным живым теплом, вдруг взволновал Коробейникова. Было такое чувство, что этим таинственным живым огоньком кто-то выхватил его из рук искусителя, который отвращал его от предстоящего обряда, хотел удержать его скептический разум в области сомнений, иронии и неверия. Искуситель испугался огонька, отпрянул, притаился где-то в темных сырых углах церкви, куда не долетал лучик свечи. - Когда встанешь в купель и я буду читать, слушай внимательно и откликайся на мои вопрошания. Потом станешь повторять за мной Символ Веры, с тем чтобы позже выучить его наизусть… Окунайся в купель!…

Коробейникова вдруг объял страх. Не от холода задрожали его голые плечи и затрепетал живот, а от ужаса, возникшего в каждой клеточке плоти, которая не желала расставаться со своим естеством, противилась погружению в купель, как противится странник ступить на палубу утлого корабля, что оторвет его от родимого берега, от милых и близких и направит в беспредельную ширь океана, в бури и ветры, к незнакомому континенту. Этот неведомый материк, быть может, и не существует в действительности, а только присутствует в помраченном воображении странника, и тот, ради безумной мечты, покидает навсегда отчий берег, чтобы не пристать ни к какому другому, сгинуть в пучине. И еще есть возможность одуматься. Убрать занесенную над купелью голую ногу. Подойти к лавке и вновь облачиться в одежды. Распроститься с хозяином и быстро, в темноте, по холодному тракту, вернуться на станцию. С утренним поездом поспешить обратно в Москву, где все знакомо, уютный дом, Валентина, дети, на столе конспект задуманного романа, газета, командировки, интересные люди, каждый из которых при общении открывает новую грань фантастической, яркой реальности.