Александр Проханов - Надпись

- Комиссары - те же священники. Попы красной веры.

- Вот она, ваша ересь, отец Филипп! - с готовностью, словно ожидал этого заявления, воскликнул отец Лев. - Вы ее, часом, в храме не проповедуете? А то, на всякий случай, испросили бы благословения у владыки.

- Мне благословение было свыше. В каземате. Когда во Владимирской тюрьме, в одиночной камере на молитве стоял.

- Конечно, вы приняли крест, выстрадали свою веру. Но некоторые ваши утверждения, смею заметить, весьма отдают обновленческой ересью.

- Христос пришел, чтобы сначала рассечь, а потом соединить. Россия - страна великого рассечения и великого грядущего соединения. Россия соединит мир, все языки, все религии. Таков замысел Бога относительно России.

- Да это какой-то индуизм, отец Филипп! Вы, часом, не последователь Рериха? - Отец Лев едко возражал, впивался мыслью в высказывания собеседника. Было видно, что он предвкушал эту встречу. Его интеллекту, привыкшему к диспутам, была необходима полемика.

Явился из школы Алеша. Андроника захлопотала, готовилась его кормить. Богословский диспут в избе был невозможен. Они отправились в знакомую келейку на колокольне, и опять Коробейников уловил в движениях, взгляде отца Льва радость удачливого охотника, заманившего добычу в сеть.

Они сидели в тесной келье, в толще колокольни, среди белых стен, на одной из которых нежно светилась изумрудно-зеленая риза. Отец Лев уступил гостю заветное креслице, устроился рядом с Коробейниковым на топчане. Предвкушая беседу на любимые, волновавшие темы, спросил:

- Позвольте узнать, отец Филипп, что послужило толчком для создания вашего, весьма необычного и, я бы сказал, еретического учения, за которое, будь времена святой инквизиции, гореть вам на костре средиколдунов и ведьм?

Отец Филипп потупил глаза, стиснул на коленях белые бескровные руки. Щеки его еще больше ввалились, губы, цвета земли, что-то мучительно зашептали. И Коробейников вдруг подумал, что сидящий перед ним человек скоро умрет. И это ожидание близкой смерти еще живого, обреченного человека мучительно обострило внимание Коробейникова, заставило жадно следить за движением шепчущих губ.

- Видите ли, господа, с учением Николая Федорова, с его пасхальной мистерией, с его «Философией общего дела» я познакомился в отрочестве самым странным, метафизическим образом. - Отец Филипп поднял глаза, и Коробейников поразился их глубокой одухотворенности, чудесному сиянию, будто тающие силы чахлого, обреченного тела превратились в чистый дух и этот дух светился в больших, восхищенных глазах. - Я учился в московской школе номер двести четыре, которая была построена в тридцатые годы на территории огромного Миусского кладбища, вокруг монастыря. Во время весенних субботников каждую весну мы сажали деревья на школьном дворе. Долбили грунт, рыли ямы и то и дело натыкались на старые склепы. Извлекали истлевшие чиновничьи мундиры, пуговицы с двуглавыми орлами, челюсти с золотыми зубами. Сажали молодой сталинский сад на костях исчезнувших поколений. Когда обустраивали футбольное поле и ставили ворота, выкопали череп. Все мы были молодые футболисты, болели за «Спартак», за «Динамо» и, разумеется, стали пинать этот череп ногами, играть в футбол. До сих пор помню, как мой ботинок ударил в пустые глазницы. Много позже, когда я исследовал топографию этого кладбища, уже зная, что там похоронен Федоров, я обнаружил, что его могила находилась примерно в том самом месте, где мы ставили ворота. Конечно, у меня нет полной уверенности, но некое мистическое чувство подсказывает мне, что я играл в футбол черепом Федорова. И именно из этого попранного черепа, из гулкой костяной чаши впервые донеслись до меня слова федоровской проповеди «воскрешения из мертвых», искупления грехов отцов подвигами детей…

Отец Филипп снова потупился, но свет, который изливался из его глаз, не исчез, а витал в пространстве. Коробейников в своей прозорливости видел, что каждый находящийся в келье предмет был окружен тончайшим сиянием.

- «Бедный Йорик!…» - пытался иронизировать отец Лев, но было видно, что рассказ произвел на него впечатление. - Стало быть, ваша теория - плод потревоженного праха и незахороненных костей. Нельзя тревожить могилы, ибо дух смерти поражает осквернителя, утягивает его в провалы земли. Надо отслужить панихиду по Федорову, чтобы его душа успокоилась и не смущала вас богоборческим искусом…

- Прах отцов тревожит воображение детей, - не замечая иронии, произнес отец Филипп. - Мы дети убитых отцов, и наша любовь к ним, наша тоска, наше взыскание не вернувшихся с войны отцов и детская мечта об их воскресении становится для нас «религией отцов». Мой отец погиб в сорок третьем году под Сталинградом. Ушел добровольцем на фронт. Молодой историк, без пяти минут профессор, поступил в пулеметную школу, потом попал в штрафбат за какую-то провинность. Много раз безуспешно я пытался найти его могилу. Какой-то крохотный хутор, где немцам было оказано большое сопротивление. Отец погиб в Рождество. И поныне, когда в этот день я просыпаюсь, умываюсь, молюсь, работаю или читаю, я думаю, что делал в эти минуты отец. Как просыпался в землянке, заматывал обмотки, брал трехлинейку, поднимался в атаку под утренней зарей, бежал в утреннюю зимнюю степь, а к ночи лежал, вмороженный в лед под тусклой звездой. В Рождественскую службу я молюсь об отце, молюсь о его воскрешении. И он воскресает во мне. Я становлюсь отцом, а он мной. Я отдаю ему мою жизнь, и он получает возможность жить во мне. Я все еще не теряю надежды найти его могилу и отслужить на ней панихиду. Это упование является «религией отцов»…

Коробейников благоговейно внимал. Говоривший человек проникал ему в самое сердце, угадывал его потаенные чувства, был одной с ним судьбы, одной веры - «веры отцов». Его, Коробейникова, отец тоже погиб под Сталинградом и, быть может, лежал теперь в одной могиле с тем безвестным пехотинцем, о котором прозвучал рассказ. Два сына сидели вместе в маленькой келье и молились об их воскрешении. Отец Лев не язвил, не перечил. Задумчиво теребил нитяные четки, составленные из узелков, как из бусинок. Он тоже был сыном убитого на фронте отца, исповедовал религию его воскрешения.

- В моей жизни был мистический опыт, - продолжал отец Филипп тихо и истово, и в его словах была интонация умоляющей исповеди, но также убежденность неколебимой проповеди. - Я видел ангела. Не столп света в небе, не воздушный вихрь, не воображаемое видение, но ангела. Я находился в расцвете духовных и физических сил. Уже прочитал Библию, познакомился с античной и индусской философией, знал наизусть много пушкинских стихов. Мог всю ночь напролет с друзьями петь старинные русские песни, каких не сыщешь в фольклорных сборниках. Шел один, много километров, вдоль Оки. Лето, зной, все в цветах, в шмелях, в бабочках. Шел и думал об отце, звал его в этот летний солнечный день, в красоту, из которой его увели. У меленькой речки Лопасни, когда я ступил в мелководье, передо мной встал ангел. Огромный, гигантский, до солнца, похожий на того, что встал перед апостолом Иоанном на Патмосе. Но не грозный, а любящий. Я испытал несравненное ощущение счастья и радости, словно этот ангел и был мой отец. Это длилось доли секунды, но в тот момент взыграла вся речная рыба, взлетели все птицы, дивно засверкали все краски. Крылатое существо взяло меня на небеса, наполнило своей любовью и вернуло опять на землю. Этот опыт я буду вспоминать всю оставшуюся жизнь. Он постоянно угасает, меркнет, меняет очертания, становится мифом моей собственной жизни. Но я реально пережил это чудо - встречу с отцом.