Александр Проханов - Надпись

- Ба-ба-ба, кто пришел!… Мишенька, друг мой, заждался тебя, да и только. Разве так можно заставлять себя ждать! - Коробейников увидел, что отец Лев абсолютно пьян. - Садись, брат, хочу принять тебя в этой меблированной комнате и выпить за твое здоровье! - Он потянулся к бутылке, но из нее пролилась жалкая струйка, и он раздраженно откинул ее на кровать. - Торичеллиева пустота! Я заметил, что бутылки имеют странное свойство опустошаться, но никак не наполняться!…

Это было ужасное зрелище, знакомое Коробейникову по прежним временам их дружбы. Левушка, поглощая немереное количество вина, на глазах превращался из увлекательного мыслителя, обаятельного собеседника в пьяного гуляку, дурного забулдыгу, склонного к нелепым выходкам. Казалось, что после принятия сана винная пагуба оставила его навсегда. Поселившись в Тесово в дальнем приходе, посвятив себя служению, он избавился от греховной напасти, одолел свое пьянство. Но теперь оно вдруг вернулось, и не было в его облике ничего от духовного отца, смиренного пастыря, аскетического богослова, но вновь проснулся загульный аспирант, компанейский бражник, декламатор Игоря Северянина, исполнитель цыганских романсов.

- Левушка, что ты с собой наделал! Тебе нельзя пить! Ты рухнул!

- Никак нет, стою, как Александрийский столп! Не вино владеет мной, а я им. Хочу пью, хочу не пью!

Коробейников страдал, созерцая грехопадение друга. Нуждаясь в его пастырской помощи, хотел поделиться с ним новым опытом, чья суть - любовь, раскаяние, упование на благодать. Но теперь отец Лев не мог быть помощником. Не являлся пастырем. От него исходила разрушительная сила - из того самого центра, откуда должна была изливаться благодать.

- А как же твой сан? Священство?

- Какой русский поп да не пьет! Кстати, твой знакомый, Рудольф, презанятный персонаж. Он, оказывается, кадет, офицер и весьма аристократических взглядов. Как и я, ненавидит коммунистов. Мы даже несколько раз возопили: «Долой КПСС!» Конечно, у него предрассудки, германофильские настроения, но это все искания. Я пригласил его к себе в Тесово. Пусть приезжает, и я его окрещу! - Сигаретный пепел валился на рясу, и ткань начинала дымиться.

Коробейников постигал случившееся. Саблин успел здесь побывать. Его мутная тень витала под потолком и в углах. Он обольстил отца Льва, напоил, ввергнул в погибель. Тем самым лишил Коробейникова духовной опоры. Осквернил тот невидимый источник благодати, из которого собирался пить Коробейников. Вылил в источник нечистоты.

Это было ужасно. Саблин, которого он собирался простить, гармонизировать их отношения, явился и совратил отца Льва. Саблин был дьявол, искуситель, воплощение зла. Действовал через него, Коробейникова, и его приобщая ко злу. Это было невыносимо.

- Я пойду. Мне тяжело здесь оставаться.

- Ни в коем случае! Ты же не можешь оставить меня в таком состоянии! Мы должны о многом поговорить. Видишь ли, сегодня я зачитал весьма важный доклад. Его основная мысль - славяне Древней Руси были предрасположены к христианству, своим кротким нравом, светлой, хотя и языческой, верой открывали путь учению Христа. Доклад прозвучал весьма эффектно. Меня поздравляли. Владыка Питирим сказал, что в моем лице русское православие обретает новое историко-религиозное светило… Так что, брат, ты не посмеешь оставить меня одного. Хочу разделить с тобой, моим любимым другом и духовным чадом, радость успеха. Пойдем-ка, брат, в ресторан, перекусим.

- Тебе нельзя в ресторан в таком виде.

- Ерунда. Мой вид вызывает почтение. Вот увидишь, почтение к сану обеспечит нам достойные места в ресторане. - Он встал, пошатнулся, ухватился за край стола. - Важно найти точку опоры. Архимедов рычаг. Дайте мне рюмочку коньяка, и я переверну весь мир.

Они вышли в коридор. Отец Лев в рясе, с крестом, опустив глаза долу, шествовал к лифту. Коридорная поклонилась ему, и он милостиво приподнял с груди крест, осеняя добродетельную служительницу.

- Сердобольная самаритянка, - ухмыльнулся он, когда они оказались в лифте. По-гусарски схватился за ус, сильно скрутил, превратив окончание в золотой завиток. При этом на губах его мелькнула куртуазная улыбка, а синие глаза стали шальными и бесшабашными. - Спустимся в сие гиблое место и изгоним беса из его обиталища!

Ресторан был полон. Играл оркестр. Какой-то кавказец исполнял лезгинку, лихо взмахивая руками, кружась и виртуозно заплетая ноги. Это означало, что за столиками было выпито много вина, веселье охватило весь ресторан, становилось общим.

Войдя в зал, отец Лев воодушевленно оглядел многолюдье, жадно всасывая воздух сквозь бороду, словно наслаждался полузабытыми ароматами, впитывал запахи удалой молодости. На него смотрели, указывали пальцами. Ему нравилось оказаться в центре внимания, нравилось поразить ресторанную публику своим облачением, серебряным крестом на цепи. К ним подошел метрдотель, слегка озадаченный необычным гостем.

- Любезный, - попросил его отец Лев. - Сделай-ка нам два места, и, если можно, за отдельным столиком.

- Видите ли, мест нет, - замялся метрдотель.

- Любезный, я тебя попрошу…

Метрдотель что-то почувствовал в этой барственно-доверительной просьбе. Любезно сгибаясь, проводил их за уютный, около колонн, столик.

Официант, сама любезность, принял заказ. И скоро появился графинчик с коньяком, рыбница с лепестками семги и кружками лимона, блюдце с маслинами. Горячие порции были обещаны позднее. Коробейников не сопротивлялся, не перечил, не мешал отцу Льву наполнять рюмки. Оглушенно, покорно отдавал себя во власть злу, которое сам же и накликал, доверившись бесу.

Эстрада на время опустела. Оркестр, перестав оглушать своими гитарами, ударниками, синтезаторами, удалился на отдых. Наступившая тишина, прерываемая тостами и смехом за соседними столиками, побуждала отца Льва говорить:

- Миша, милый, что я хотел сказать… Вынашивал в деревенской глуши мысли о тебе… - Отец Лев жадно выпил рюмку. Зажмурился, закрыл глаза. Снова открыл, но лишь один глаз, синий, хмельной, безумный. - Тебе, брат, не нужно уходить из мира, хотя ты и «не от мира сего»… Оставайся в миру, как Алеша Карамазов, и в этом сатанинском вертепе, вот именно в этом, этом, - он обвел пальцем ресторанный зал, - проповедуй Господа… А я тебе помогу… Я тебе помогу… - Он открыл второй глаз, такой же огненно-синий, безумный, озирая зал, но не гневно, не испепеляюще, а любовно, ревностно, как озирают отчий дом, куда возвращаются после долгих странствий. - А я, брат, решил, - постригусь… Строгим постригом… Если Андроника меня отпустит, даст развод, не замедлю постричься… И, знаешь, Мишенька, какая у меня заповедная мечта?… Стать насельником Ново-Иерусалимского монастыря, где непременно, Божиим Промыслом, будет восстановлена обитель, и я поселюсь в той самой келье, где мы столько раз с тобой встречались, спорили, отыскивая, каждый по-своему, путь к Богу… И когда-нибудь, в старости, ты, исполнив в миру свой долг, пострижешься и приедешь ко мне, и я обниму тебя на пороге нашей кельи… - Он снова налил из графинчика и жадно, не закусывая, выпил.