Александр Проханов - Надпись

Что-то насторожило Валентину в этом разглагольствовании. Не смысл ординарных, почти банальных суждений с непременным упоминанием о Софье Андреевне, а какая-то легкая, дребезжащая интонация в голосе Саблина. Будто на кровле дома отслоился тончайший лепесток жести и неприятно дребезжал при тихом ветре.

- Я дважды прочитал его книгу. Очень высоко ее оценил. Но я сказал: «Мишель, а знаете ли вы, что вам не слишком-то удаются женские образы? А все потому, что во всех ваших героинях угадывается Валентина, ваша чудесная жена». В самом деле, он везде изображает только вас. Вы - пленительная, добрая, мистическая, печальная. Вы - и мать, и возлюбленная, и сестра, и языческая береза-Берегиня, и православная Богородица. Удивительно, но он, когда писал, никого, кроме вас, не видел. И я подумал: у Толстого Анна Каренина, Катюша Маслова, Элен, Наташа Ростова - это все разные воплощения Софьи Андреевны? Или у него был и другой опыт? Художник за пределами патриархальной семьи искал новый опыт, новые женские прототипы?…

Тревога Валентины усиливалась. Отставший от кровли лепесток звучал все отчетливей, и в его дребезжащей вибрации чудились различные оттенки, словно ветер, который его теребил, все усиливался, предвещал ураган. Чутко, встревоженно вслушивалась она в опасные дуновения, проникшие в ее дом вместе с обходительным, говорливым человеком.

- Я очень люблю Михаила. Предан ему, готов жизнь отдать. Поэтому сердце мое болит. Страшусь за его благополучие. Мне было бы страшно увидеть его несчастным. Поэтому-то я к вам и пришел. Конечно, он вам еще дороже, я не сравниваю. Просто думаю, что вместе мы сумеем его уберечь. Вы - сильная, преданная, мудрая. Вы его простите и своим милосердием и любовью вырвете из беды…

Она испугалась. Было такое чувство, что в ее уютный, защищенный дом просунулся клюв прожорливой птицы, ищет, кого бы клюнуть: ее, сидящую в креслице, или детей, бегающих в коридоре, или лежащую на столе рукопись мужа, или домотканый, с алым узором, рушник, который они привезли из Карелии и который теперь висел над рабочим столом. Ей захотелось, чтобы муж поскорее вернулся, не оставлял ее наедине с этим опасным гостем. Слушала, как приближается буря, дует в стены дома. Лепесток завывал, словно лопасть пропеллера.

- Это я виноват. Теперь не нахожу себе места. Но разве можно предвидеть? Моя сестра Елена, редкой красоты, умница, тончайший вкус, пленительная. Я их познакомил, совершенно случайно. Какие-то незначащие слова, его комплимент, ее остроумный ответ. Он увлекся. Еленой нельзя не увлечься. Она замужем, но муж пожилой, вечно в делах, в политике, в интригах, уже дряхлый. А Мишель, вы знаете, очаровательный, молодой. Его талант привораживает, и она не могла не увлечься. Не виню ни его, ни ее - только себя! Ведь дьявол всегда находит, через кого ему действовать, и он выбрал меня, грешного…

Валентине было ужасно. Ей следовало подняться и указать незваному гостю на дверь. Перестать его слушать. Забыть все, что он говорит. Ради благополучия детей, мужа, их уютного дома, куда просунулся клюв прожорливой птицы. Эта птица сидела перед ней на диванчике, покрытая с ног до головы серыми плотными перьями, из которых торчали чешуйчатые птичьи лапы, круглая голова с рыжими глазами. Глаза круглились, смеялись, вздрагивали по обе стороны длинного, загнутого, как пинцет, желтого клюва.

- Это бывает. Дьявол искушает даже праведников. Чем праведней, тем сильнее искушение. Святого Иеронима искушали бесы. Вы все предчувствовали. У Мишеля в книге есть эпизод, когда вы идете ночью под звездами, сначала вместе, а потом он уходит вперед, и вы остаетесь одна, что означает разлуку, беду. Потом вас везет промерзший одинокий автобус, и шофер как перевозчик Харон, перевозящий вас через Стикс. Этот момент настал. Он поддался искушению. Но мы должны превозмочь. Вы, я, мы вместе должны его удержать…

Она чувствовала свою беззащитность. Сидевший перед ней человек владел ее тайной, проник в ее потаенный мир. Прочитал ее тайные мысли, управлял ее страхами и предчувствиями. Она пребывает в его злой воле, не находит сил крикнуть, замахнуться кулаком, прогнать из дома. Он смотрит на нее холодно, остро, как хирург, готовый сделать ей операцию без наркоза, и она чувствует приближение нестерпимой боли…

- Мне страшно вам это сказать… Они встречаются. Иногда у Елены, когда ее престарелый муж отсутствует, уезжает в командировки. Там такая великолепная спальня, вся в зеркалах, с огромной розовой кроватью… Но, в добавление к этому, Мишель снял квартиру, в маленьком домике на Мещанской. Купеческий особнячок с камином, который они растапливают, и там распивают вино… Я не моралист, поймите… Но мне страшно, что Мишель погибнет… Уйдя из семьи, он испытает такое разрушительное раздвоение, что не сможет писать, вся жизнь пройдет в угрызениях совести. К тому же муж Елены весьма ревнив и мстителен. Он очень влиятельный, у него связи в газетах, в партии, в КГБ. Он станет преследовать Михаила и бог знает что надумает, какой донос напишет… Мы должны спасти нашего дорогого Мишу, который оступился и вот-вот упадет. Положение осложняется тем, что Елена беременна, у нее от Миши будет ребенок…

Ее как будто ударили огромным тяжелым рельсом, сбивая с ног, и этот смертоносный удар сорвал все запоры, сбил все пломбы, распечатал все печати, и в ней взыграли все жаркие, красные, ударившие в глаза ключи, превращая мир в красный кровоподтек.

- Неправда!… Лжете!… Уходите сейчас же!… - страшно крикнула Валентина, подымая на Саблина кулаки, защищая свой дом, играющих в коридоре детей, этот маленький кабинет, куда с минуты на минуту вернется муж, чтобы сесть за свою стрекочущую машинку, заполняя бумажный лист легкими писаниями, в которых она, его ненаглядная, стоит на берегу карельского озера, а он, в негаснущем свете небес, плывет на лодке по стеклянной воде, и гагара летит, вытянув длинную шею, роняет в озеро каплю, и беззвучно и долго расходятся на стекле ленивые круги. - Вы должны немедленно уйти!

- Вы мне не верите?… Я уйду… Мною движет добро… Взгляните на это… - Саблин полез в карман, извлек фотографию, протянул Валентине.

Среди деревьев сквера, у подножья какого-то памятника, обнимались мужчина и женщина. Женщина в легком плаще, вполупрофиль, откинула голову, насмешливо улыбалась, а мужчина - ее муж, ее Михаил, с закрытыми глазами, слепо тянулся к ней, чуть выставив губы, готовый ее целовать. На его знакомом, любимом лице - такое предвкушение поцелуя, такое мучительное влечение, что у Валентины померкло в глазах, и она выронила фотографию. Когда прозрела, Саблина не было в кабинете. Фотография лежала на полу, и весь дом сотрясался от налетевшего урагана. Выло, ревело, сдирало кровлю, расшатывало утлые стены, и среди этой бури бегали ее дети, и Васенька что-то капризно и настойчиво выпрашивал у сестры.