Александр Проханов - Надпись

- Все сделаю, - успокаивала его Елена, поправляя на груди Марка шарф, чтобы не продул холодный сырой ветер.

- Ну а вы, мой друг, - обратился Марк к Коробейникову, - подумайте над моим предложением. Вернусь через пару дней, и, если вы согласны написать «красный акафист», я соединю вас с редактором, который отвечает за трансляцию с Красной площади.

Буду думать, - ответил Коробейников, видя, как дрогнула стрелка в желтом циферблате часов, как стайка морячков потянулась к соседнему вагону, цепляясь за поручни. Проводник в черной шинели равнодушно смотрел на сцену расставания:

- Через минуту отправление. Пассажирам занять места в вагоне.

- До свидания! - Марк притянул к себе Елену, быстро, сладостно целуя ее в губы. - До скорого! - по-товарищески кивнул Коробейникову и грузно, с изяществом пожилого маститого мэтра, шагнул в вагон. Через минуту появился в желтом запотевшем окне, снимая берет, разматывая шарф.

Поезд беззвучно, мягко тронулся, медленно поплыл. Окно сместилось. В нем Марк прикладывал ладони к груди, посылал воздушные поцелуи. Елена шла вслед за вагоном, удаляясь от Коробейникова. Все быстрей и быстрей, ускоряя шаг, попадая в свет фонаря и снова погружаясь в тень. Остановилась, обращенная лицом к удалявшемуся поезду, к красному хвостовому огню, который, словно сочная ягода, катился над блестящими голыми рельсами. Еще пахло едким дымком. Мимо носильщики толкали пустые тележки. Провожающие покидали перрон. Елена стояла в отдалении под фонарем спиной к Коробейникову, провожая далекую красную ягоду.

Он медленно приблизился, глядя на металлические белые рельсы, убегающие далеко, в туманную тьму, из которой светили низкие фиолетовые огни, как глаза изумленных животных. Елена медленно оборачивалась, и он совсем близко, под фонарем, увидел ее бледное лицо, худое, лихорадочное, с дрожащими губами, темными, сверкающими глазами.

- Ну что? - глухо произнесла она.

Изумляясь этому глухому, без переливов, страстному голосу, он захотел тут же, на перроне, у всех на виду, обнять ее, поцеловать. Закрепить этим грубым, напоказ, поцелуем свое на нее право, отобрать ее у исчезнувшего в вагоне Марка, отделить от блестящей колеи, по которой еще совсем недавно, отражаясь, уплывал красный огонь. Понял, что все это время, все эти суматошные дни, весь продолжительный, наполненный разглагольствованиями вечер, страстно ее желал, ревновал, по-звериному, чутко ждал, когда она останется одна, будет принадлежать ему одному, нераздельно. Взял ее крепко под руку, повлек по перрону.

Молча, не глядя друг на друга, поднялись в лифте. Вошли в прихожую. В гостиной горел свет, стояли сдвинутые с места кресла, тележка с бутылками. На паркете, усыпанные пеплом, оставались пепельницы. Под люстрой витал дым, храня обеззвученные голоса, изреченные мысли, тени тех, кто еще недавно наполнял дом.

Слепо совлекали с себя плащи, роняя их тут же, около вешалки. Елена шагнула к затворенной двери в спальню, включила свет. Коробейников жадно, дерзко ступил в розовое пышное пространство, сверкающее зеркалами, с просторной шелковистой кроватью, в запретный, заповедный, с волнующими запахами мир, о котором помышлял с греховной, сладостной неотступностью. Раздевались, отворачиваясь друг от друга. Задыхаясь, сбрасывая рубаху, расстегивая ремень, он видел в зеркалах ее отражение, бесконечно повторяемое, уходящее вдаль, открывающее со всех сторон ее белизну, полные, в наклоне, груди, изогнутый гибкий желоб спины, на которую хлынули распущенные волосы, ее сильные, с округлыми коленями, переступающие ноги, оставляющие на ковре легкий ворох белья. Она повернулась к нему, яркая, ослепительная, с блестящими сине-зелеными глазами, словно появилась из розового тумана и стеклянного слепящего света. Он шагнул, обнимая, чувствуя тепло, мягкость, благоухание великолепного, принадлежащего ему тела, и они упали в глубину необъятной кровати, на шелковое покрывало, проваливаясь в розовые волны. И он ослеп и задохнулся. И хрустали, стекло, шелковое покрывало, душный горячий воздух, рассыпанные волосы вокруг кричащего, с искусанными губами, лица взорвались ослепительным взрывом, как взрывается гибнущее мироздание, расшвыривая длинные сверкающие осколки Вселенной, разбрызгивая млечную плазму. В центре взрыва открылась зияющая пустота, сквозь которую просачивалась исчезающая, бурлящая молния.

Этот взрыв породил сверхплотный, предельно сжатый, моментально исчезающий импульс, который распадался и расслаивался на множество составляющих, на большие и малые гармоники, разноцветные пляшущие синусоиды, каждая из которых уходила в бесконечное прошлое, продлевалась в бесконечном будущем.

В этом будущем он увидел еще не наступившее мгновение, когда слабо приоткроет глаза и в зеркале вознесется и опустится ее медленная, с поникшими пальцами рука. И другое мгновение, которое случится через несколько месяцев, нежно-голубое соленое озеро посреди выжженной голой степи, и вдоль берега тяжело пылит грузовик. И какой-то пестрый восточный город, жаркие сумерки, мимо катит нарядная, похожая на табакерку тележка, в огоньках, погремушках, блестках, бородатый возница посмотрел из-под чалмы сумрачным жгучим взглядом.

Этих видений было не счесть, как цветных черепков от расколовшейся вдребезги вазы, и он, обессиленный, отпускал от себя эти удалявшиеся черепки. Лежал как мертвый, лишенный ракушки моллюск.

- Ты жив? - услышал он ее слабый, нежный, издалека раздавшийся голос.

Не было сил отвечать, повернуться к ней лицом. Лежал без мыслей, без чувств, в темной пустоте, в которой тянулись гаснущие траектории, улетали последние меркнущие частицы.

Ее невидимая рука коснулась затылка. Услышал, как шелестят в волосах ее пальцы. Испытал от прикосновения нежность, благодарность, сладостную беззащитность, словно пальцы ее осторожно проникли в потаенную сердцевину, где еще продолжали пульсировать слабые биения жизни. Она овладела этими биениями. Безропотно, благодарно он вручил ей свою робкую жизнь, свою ослабевшую волю.

Громко, резко зазвонил телефон, стоящий возле кровати на столике. Звук был подобен внезапному визгу циркулярной пилы, рубанувшей по розовой спальне, по его обнаженной спине, по черепу, куда погрузились звенящие зубья.

Елена взяла трубку.

- Нет… - произнесла она тихо, помедлив мгновение. - Нет… - повторила она чуть громче, отвечая на чье-то настойчивое требование. - Да нет, говорю же тебе, я сплю!… Сплю, одна, и очень устала!… Не вздумай, сейчас не время!… Можешь звонить сколько хочешь, я тебе не открою!… Если в тебе осталась хоть капля благородства, сохранились хоть какие-то родственные чувства, оставь меня в покое!… Все, вешаю трубку, не вздумай больше звонить!…