Эдуард Тополь - Роман о любви и терроре, или Двое в «Норд-Осте»

Доктор Леонид Рошаль (в интервью газете «Московский комсомолец»):

…Когда две девочки выпрыгнули, началась стрельба, одна пуля отскочила и попала террористу в ногу. Перестрелка была прямо рядом с нами. Чеченец пошел в зал – и все это видели, – снял штаны и попросил меня обработать рану. «Если бы ты не вытащил пулю, я послал бы к Аллаху десять твоих», – сказал он.

– Вы помогли террористу и…

– …и нас вернули в зал, посадили. Мы с иорданцем сели вмеcте со всеми и сидели четыре часа. Мы не знали, что с нами будет. Просто сидели вмеcте со всеми заложниками.

– И ни с кем не разговаривали?

– С ним разговаривали. С женщинами-террористками. Они все молодые. Террористы нам говорили: «Зачем вы вообще сюда приходите? Вы понимаете, что можете взлететь на воздух? Видите, с нами пришли женщины. Они на все готовы. И мы пришли только за одним – чтобы российские войска ушли из Чечни».

– Им было жалко людей, которые сидели в зале?

– Нет. «Мы все взорвем, так хочет Аллах».

– Кавказцы очень любят детей. Неужели им не было жалко маленьких заложников?

– Если бы не было жалко, они бы никого не отпустили. Но заместитель Бараева мне сказал: «А почему ты хочешь, чтобы мы отпустили детей? Когда федералы окружили, – и назвал какой-то город или деревню, – началась зачистка, мы же просили, чтобы детей отпустили, но их не отпустили». Я сказал: «Знаешь, я читаю газеты, но я такого не слышал. Это что же, в отместку?» А он отвечает: «Нет, просто ты говоришь – отпусти, отпусти, льешь крокодиловы слезы, а почему тебе не жалко чеченских детей?» Я говорю: «Как это? Я приезжал в Чечню и лечил их, и оперировал, и сегодня в Москве находятся 40 чеченских детей вмеcте с матерями, мы их лечим, есть очень тяжелые больные». Но даже когда они отпустили восемь детей, и я сказал «спасибо», террорист ответил: «Это не мы, это Аллах».

– Можно ли было разговаривать с заложниками?

– Только о том, что у кого болит. Рядом сидел кто-нибудь из террористов, все же слышно было, тишина в зале. Понимаете? Люди сидели трое суток, разрешали пройти только в туалет, размяться. В этой ситуации обострились все хронические болезни, у людей начались головные боли. Как они, бедные, все это выдержали? Когда я первый раз выходил, я сказал: «Все будет нормально», – чтобы людям было на что надеяться. И несколько человек мне сказали: «Пожалуйста, передайте, пусть только не будет штурма».

Кремль (предположительно, со слов анонимного источника):

Точной информации о том, что в это время происходило в Кремле, вам не даст никто. Кремль в эти дни был закрыт плотнее, чем ДК на Дубровке. Показательно, что даже Бараев пустил к себе тележурналистов и иностранного корреспондента, но, насколько я знаю, за все 57 часов захвата заложников ни один журналист не побывал за кремлевской стеной. За исключением официозной съемки президента с Патрушевым и Грызловым, страна практически не видела и не знает ничего из того, что происходило в Кремле в эти дни и ночи.

Как по-вашему, почему?

Почему после 11 сентября Белый дом открыл журналистам поминутную хронику работы американского президента и его администрации во время и после теракта в Нью-Йорке и Вашингтоне, и эти журналисты написали и опубликовали книгу «Десять дней в сентябре», а у нас нет ни книги, ни даже брошюры «57 часов в октябре»?

Видимо, потому, что Кремлю есть что скрывать.

Конечно, и у меня нет достоверной информации – я, как говорится, в ногах не стоял и свечку не держал.

Но давайте проанализируем слухи, которые в те дни поползли по Москве.

Первый слух, будто теракт на Дубровке – это операция Березовского против Путина, мы отбросим, как аналогичный бутылке «Хеннеси», которую чрезмерно услужливые телевизионщики ФСБ вложили в руку убитого Бараева.

Второй слух, будто теракт на Дубровке – дело рук ФСБ и ГРУ, мы тоже отбросим, как адекватный ответ Березовского на слух № 1.

А вот третий слух куда интереснее.

Согласно ему, Семья, которая всенародно назначила нам президента, с тем, чтобы он победоносно завершил войну, начатую ею в Чечне, настаивала на переговорах с Бараевым и уступках его требованиям. Иными словами, Семья была готова сдать своего ставленника, сделать его – после победы боевиков – козлом отпущения и виновником этого поражения.

И вот представьте себе такую картину.

Совершенно пустые коридоры целого комплекса зданий кремлевской администрации. Еще вчера сюда, на прием к президенту, рвались самые именитые посетители – олигархи, магнаты, холуи, карьеристы. Его день был расписан по минутам, и каждая минута была на вес золота, а то и дороже. Его благосклонного внимания добивались министры, кинозвезды, вожди думских фракций, послы мировых держав и ученые-экономисты. В его приемной могли часами терпеливо ждать вожделенной аудиенции самые именитые персоны России и мира.

Но теперь их как ветром сдуло!

В коридорах кремлевских дворцов, отреставрированных Бородиным – с их новеньким и до блеска натертым паркетом, с новыми и, конечно, красными ковровыми дорожками, – совершенная пустота и тишина, только молчаливые охранники гренадерского роста, одетые в защитную армейскую форму, недвижимыми статуями стоят тут через каждые тридцать – сорок метров.

И в залах Кремлевского дворца – Екатерининском, Георгиевском и Владимирском, с их немыслимой лепниной, многотонными хрустальными люстрами, наборным паркетом, обильной (и уже отслаивающейся) позолотой, спешно налепленной белорусскими и молдавскими гастарбайтерами, нанятыми при реставрации Кремля швейцарской фирмой «Мабетекс», – пусто, безлюдно и холодно.

И даже сами сотрудники администрации тихо, как мыши, сидят в своих кабинетах, со страхом гадая о своей грядущей судьбе.

Только на кухне – персональной кухне Президента России, где особенно доверенные повара высшей категории круглосуточно готовят еду лишь для президента и затем в специальных термосах, опломбированных его личной охраной, подают на дежурную кухню при его кабинете, – только там еще есть какая-то жизнь, какое-то рутинное оживление и работа.

Но какие бы блюда ни измышляли сегодня повара, ему не до них, у него нет аппетита. Грызя свои любимые сушки, он тоскливо сидит в кабинете, или нервно ходит по громадным и по-имперски роскошным залам Кремлевского дворца, или, вперившись взглядом в розовый кубинский мраморный пол, стоит у фонтана в зимнем саду. Как быть?

Как быть? Как быть? Как быть?

Пойти на переговоры с отморозком Бараевым – это шлепнуться с кремлевской, президентской высоты в лужу унизительной торговли, когда какие-то чеченские мальчишки будут глумливо диктовать ему свои условия…

А не идти на переговоры – это загубить восемьсот заложников, обречь их на взрыв и гибель, а вмеcте с ними – и свое президентство…