Лаура Манчинелли - Дюжина аббатов

С этими словами она вышла.

Герцог остался наедине с аббатом Мистралем, который сказал ему мрачно:

– Позвольте сказать вам, монсиньор, что если трубадур допустил бестактность по отношению к вам, то вы совершили фатальную ошибку в отношении маркизы. Я рекомендовал бы вам помириться с этим юношей и одарить его вашим гостеприимством. Я бы хотел, чтобы вы это сделали до моего отъезда.

– Как? Вы разве уезжаете, Мистраль?

– Да, монсиньор.

– Ваш отъезд меня искренне огорчает. Почему вы хотите уехать? И куда?

– Мне не хотелось бы открывать вам причину, – улыбнулся Мистраль. – А куда – я и сам не знаю.

В тот же вечер герцог Франкино отозвал в сторону трубадура и сказал ему, что он может остаться в замке, если захочет. Трубадур поблагодарил его, но сказал, что уже решился ехать, и потому простился с герцогом. Прощание с маркизой было тягостным. Она не понимала причин, побуждавших его к отъезду, и неустанно повторяла, что причины эти несущественны.

– Если ты останешься, трубадур, герцог будет несчастлив – у меня нет в этом сомнений, но даже если ты уедешь, он все равно будет несчастлив, а вместе с ним и я, да и ты сам. В мире будет больше несчастья – вот и все.

– Быть может, вы и правы, но я все равно не могу остаться. Я не могу объяснить вам причину, но я не могу быть счастлив, мучимый чувством вины.

На следующий день трубадур уехал. Маркиза не вышла провожать его. Она осталась в своей комнате и смотрела на него из окна.

Он медленно и печально ехал вдоль стен; к его седлу был приторочен узел. Неожиданно Чико выскочил на порог и побежал за ним вслед: он что-то вертел в руках – какой-то предмет, к длинной ручке которого были привязаны ленты. Маркиза напрягла зрение и узнала лютню трубадура – он ее забыл. Чико протянул ему инструмент, мужчина поблагодарил мальчика и приласкал, потом он отвязал ленты и передал их ребенку с какими-то словами. Он уехал. Спустя некоторое время малыш пришел в комнату маркизы, чтобы передать ей ленты. Ему было грустно.

Маркиза плакала.

В тот же вечер уехал Мистраль. Маркиза помогла ему надеть кафтан, к которому собственными руками пришила прозрачный хрусталь.

– Я вижу, вы грустите, донна, но я знаю, что не из-за меня.

– Вы ошибаетесь, Мистраль, я огорчена отъездом трубадура, а грущу из-за вашего.

Мистраль уже сидел верхом на своем прекрасном Суверале, родившемся на бескрайних лугах Камарга. Он наклонился к маркизе, взял ее руки и приник к ним долгим поцелуем.

– Куда вы едете, Мистраль?

– Не знаю, маркиза, – на поиски счастья.

Он выпрямился и повернулся в профиль на фоне заходящего солнца.

– Как вы думаете, я еще могу нравиться? – спросил он, исподволь глядя на маркизу и улыбаясь.

– Конечно, вы очень красивый мужчина.

– Спасибо, донна. Думаю, что мне стоит попытаться завоевать королеву Франции. Но если вдруг не получится, я снова облачусь в монашеское одеяние и попробую дослужиться до папской тиары. А если и здесь меня поджидает неудача, то вот моя шпага, – сказал он, похлопывая себя по боку, – пойду завоевывать империи.

Маркиза смеялась сквозь слезы.

– А если все пойдет плохо, донна, – он понизил голос, – я вернусь в этот замок, чтобы увидеть вашу улыбку, а если вы меня примете, то я буду счастлив, что все пошло плохо.

С этими словами он пришпорил коня и ускакал.

Венецианский купец прибыл на большом красивом муле в сопровождении нескольких слуг и целого каравана груженых ослов. Он был силен и статен, лет около пятидесяти, со следами былой красоты на выразительном лице и живыми проницательными глазами. Потрясающе роскошным был его наряд: чулки из черного бархата и просторный камзол из красного сукна, перехваченный в талии высоким поясом; поверх него был накинут короткий и очень широкий черный плащ. В этих краях никогда не видали столь пышно разодетых господ. Воображение поражала большая пряжка из литого золота, под которую купец засовывал руку, когда говорил. Тон человека, привыкшего произносить речи публично, придавал его словам еще больший вес. Все выдавало в нем человека ловкого, светского и утонченного, ведь не зря же он был венецианцем. Он приехал прекрасным майским днем после полудня, а поскольку послал вперед одного из своих слуг – возвестить о своем приезде, – то по прибытии обнаружил, что все господа уже ждали его в главном зале замка. Его приезд был отмечен куда большей торжественностью, чем любой другой. Это не могло ему не понравиться, и он с удовольствием осмотрелся. Он сразу же заметил маркизу и с поклоном поцеловал ей руку. Потом он поприветствовал остальных с приличествующими их званию почестями и ни разу не ошибся в иерархии, как будто всю жизнь был знаком с обитателями замка. Кажется, он даже приметил на лицах присутствующих следы недавних гроз, в особенности на лице маркизы, которое было необыкновенно бледным.

– Мадонна, – сказал он ей галантно, – я много слышал о вашей удивительной красоте, но то, что я вижу, превосходит даже самое смелое воображение. Я предполагаю, что, когда вы улыбаетесь, все вокруг улыбается вместе с вами. Надеюсь иметь счастье увидеть вашу улыбку.

– Благодарю вас, синьор, – сказала маркиза, – надеюсь, что ваше пребывание в этом замке не будет слишком печальным; лето в расцвете, и, если вы хотите, мы покажем вам наш розарий. Цветы наполняют сердце радостью, даже если оно изнывает от тоски.

Услышав эти слова, герцог склонил голову, а Венафро посмотрел на маркизу долгим взглядом.

– Весна, маркиза, гораздо опаснее зимы, – сказал купец, – она разжигает в сердцах уснувшие за зиму чувства. Она столь же прекрасна, сколь печальна зима, и чем она прекраснее, тем больше она доставляет страданий. Это закон природы, синьоры. – Он обвел присутствующих взглядом, засунув руку под пряжку.

После минутной паузы он заговорил:

– У меня на родине, у берегов прекрасной Адриатики, нет такого контраста между зимой и прекрасным летом, потому что в садах моей гордой родины всегда зеленеют лавры и кипарисы. А зимнее январское небо так же сладостно прекрасно, как и в мае.

– Я много слышала о том, что ваш город удивительно красив, – мягко сказала маркиза.

– Даже прекраснее, чем вы можете вообразить, донна. Каждый день и час мое сердце разрывается от тоски, когда я вспоминаю о бело-мраморных дворцах, что отражаются в воде каналов, о потайных улочках, где каждый камень – драгоценная скульптура, высеченная умелой рукой в далекой древности, о гордых парусниках, пришедших с Востока с богатыми товарами.

– Но почему же тогда, синьор, вы оставили эту сказочную землю и появились у нас в горах? – вступил в разговор Венафро.

– Ах, как грустно мне мысленно обращаться к печальной судьбе, которая была уготована моей родине. Мог ли я оставить богатство и услады сердца, мой дворец и общество милых друзей без важных причин? Таких серьезных, что мне больно даже думать о них. Но вы приняли меня так радушно, меня, бедного изгнанника моей несчастной родины, вынужденного жить продажей мелочей, украшений и экзотических духов, подобно бедному бродячему торговцу, меня – одного из самых богатых людей Венеции. Я расскажу вам господа, какое величайшее несчастье свалилось на мой город. Оно так напугало его жителей, что теперь каждый с подозрением смотрит даже на собственных друзей.