Малькольм Брэдбери - Историческая личность

– Думал о вас что?

– Ну, о моем интересе к вам. Что я так часто прихожу увидеться с вами. О всех неприятностях, про которые я вам рассказывала. И все это на вас никак не действовало?

– Разумеется, – говорит Говард, – как на преподавателя и куратора.

– Это просто роли, – говорит Фелисити, – я просила чего-нибудь получше. Целый год просила. Я озаботилась вами. Я не просто слежу за вами, чтобы написать статью. Я хочу, чтобы вы озаботились мной.

– Пойдемте наверх, – говорил Говард. – Это же вечеринка.

Внезапно Фелисити выкидывает себя из кресла на пол рядом с ним. Ее лицо искажено, рот открыт.

– Нет, – говорит Фелисити. – Вы мой куратор и отвечаете за меня.

– Мне кажется, вы неверно понимаете суть этой ответственности, – говорит Говард.

– Я вас пугаю? – спрашивает Фелисити.

– Нисколько, – говорит Говард, – просто вы предлагаете слишком много.

– Такая удача для вас, – говорит Фелисити. – И вы не хотите ее взять?

– Я получаю много предложений, – говорит Говард.

– Помните, что вы мне сказали, – говорит Фелисити. – Следуйте направлению своих собственных желаний. Делайте то, что хотите.

– Но ваше желание должно контактировать с желанием других людей, – говорит Говард.

– А вы не могли бы сконтактировать? – спрашивает Фелисити. – Постараться и сконтактировать?

– Мне нужно посмотреть, что происходит наверху, – говорит Говард. Фелисити всовывает ему руку между ног.

– Забудьте о том, что происходит наверху, – говорит она, – сделайте что-нибудь для меня. Помогите мне, помогите мне, помогите мне. Это акт милосердия.

О том, что происходит наверху, Говарду предстоит узнать только на следующий день. В одной из небольших спален, выходящих в коридор, где царит тишина, разбивается окно; причина – Генри Бимиш, который пробил стекло левой рукой, опустил ее и яростно провел по торчащим осколкам. Мало кто это услышал, да и те были крайне заняты; но кто-то из любопытства заглядывает в маленькую спальню, где он находится, и видит его, и выволакивает из обломков и из осколков вокруг него, и зовет остальных. Кто-то еще – девушка, которая думает о Гегеле, – бежит на поиски хозяина вечеринки. Кто-то еще – Розмари – бежит на поиски Барбары. Но и он, и она исчезли, как, впрочем, и Фелисити Фий, и молодой доктор Макинтош. К счастью, находится кто-то, кто берет ситуацию в свои руки. Это Флора Бениформ, прибывшая на вечеринку, дату которой записала в своем ежедневнике, очень поздно. Точнее говоря, на следующий день, так как вернулась на полуночном поезде из Лондона, где слушала новый доклад о женской шизофрении на семинаре в Тэвистокской клинике. Но она энергичная надежная женщина, и все чувствуют, что она справится с этим кризисом: она накладывает жгут; она посылает кого-то вызвать «скорую».

– Мы разослали людей по всему дому, – говорит худая факультетская супруга, разумная и трезвая, так как нынче ее черед вести машину домой через полицейские засады, нашпиговывающие утренний Водолейт. – Ни Говарда, ни Барбары нигде нет.

– Не сомневаюсь, у них есть свои заботы, – говорит флора. – Ну, нельзя считать хозяев дома ответственными за все, что происходит на таких вечеринках. Возможно, лучше будет поискать Майру.

– По-моему, она на кухне, – говорит факультетская супруга.

– Найдите ее, – говорит Флора, – однако сначала поглядите на нее и позовите сюда, только если она трезва и что-то соображает.

– Это серьезно? – спрашивает факультетская супруга.

– Достаточно, – отвечает Флора.

Мрачный студент нашел швабру с совком и сметает осколки под окном и вокруг Генри.

– Осторожнее, – говорит Флора.

– О Господи, как я смешон, – говорит Генри с пола.

Входит Майра, сжимая свою сумочку в блестках, а куафюра у нее теперь вовсе пьяна. Она смотрит на Генри, на Флору. Она говорит:

– Я слышала, Генри снова наглупил.

– Он сильно поранился, – говорит Флора. – Не знаю как, меня тут не было. Его надо отвезти на травмопункт, чтобы рану зашили.

– Полагаю, он хотел, чтобы я его пожалела, – говорит Майра.

– В данную минуту, боюсь, ваша реакция нас не особенно интересует, – говорит Флора. – Вы переигрываете, а сейчас это лишнее.

– Что ты затеял, Генри? – говорит Майра.

– Уходите, Майра, – говорит Флора. – Я отвезу Генри в клинику. Я в ней бывала много раз. Почему бы вам не отправиться домой и не подождать его там?

– Может быть, – говорит Майра. – Может быть.

Под мигающим синим маячком подъезжает «скорая помощь», и порядочное число людей помогает отнести стонущего Генри вниз по лестнице. Их ноги тяжело топают по Деревянным ступенькам, и внизу, в полуподвальном кабинете Говард слышит этот громовой шум. Маячок вспыхивает синевой сквозь занавески, отбрасывая странные формы на книжные полки и маски. Но Говард слишком занят, чтобы увидеть это по-настоящему или правильно истолковать.

– Они, кажется, наслаждаются вовсю, – шепчет он на ухо Фелисити Фий.

Фелисити шепчет над ним:

– Я тоже.

– Вот и хорошо, – говорит Говард.

– А ты?

– Да, – говорит Говард.

– Не слишком, – говорит Фелисити, – но я рада получать то, что ты можешь мне уделить.

– Так всегда и бывает, – говорит Говард.

– Нет, – говорит Фелисити.

Сирена «скорой помощи» сигналит, и она уносится со щербатого полукруга.

– Отдел по борьбе с наркотиками, – говорит Говард.

– Нет, лежи, лежи, останься здесь, – говорит Фелисити.

– Я подумал, что что-то случилось. Мне следовало быть там, – скажет Говард утром, когда Флора расскажет ему, что произошло. Но Флора добавит святую истину: на вечеринках у каждого есть что-то свое, чем заняться, и следует считать, что они этим и занимаются, как, кстати, по-своему занялся и Генри. Ведь люди – это люди, а вечеринки – это вечеринки; особенно когда их устраивают Кэрки.

Четыре часа утра, и вечеринке наступает конец. Последние гости стоят в холле, некоторым для поддержки требуется стена; они говорят свои слова прощания; они рискуют выйти за дверь в спокойствие предрассветного Водолейта. Кэрки, эта гостеприимная пара, усердно их провожают, а затем поднимаются наверх в свою развороченную спальню, где резко пахнет марихуаной, и сдвигают кровать на ее законное место, и убирают с нее пепельницы, и раздеваются, и залезают под одеяло. Они ничего не говорят, будучи очень усталыми людьми; они не прикасаются друг к другу, им этого не требуется; Барбара в черной ночной рубашке укладывает свое тело в тело Говарда, ягодицами на его колени, и они тут же засыпают. А потом наступает утро, и на тумбочке у кровати трезвонит будильник, и они вновь просыпаются, вернувшись в жизнь обыденных вещей. Возвращается сознание и ощущается очень тяжелым от усиленного употребления; Говард раздвигает веки, рывок в бытие, регресс, новая попытка. Машины грохочут по складкам городских магистралей; дизельный пригородный поезд гудит на виадуке; бульдозеры рычат заводящимися моторами на стройках. Кровать вибрирует и подпрыгивает; Барбара в процессе вставания. Будильник показывает V перед VIII. Барбара шлепает босыми ногами к двери и снимает с крючка свой халат; она идет к окну и отдергивает занавеску, впуская в комнату тусклый дневной свет. Комната предстает в своей несмягченной вещности, сдобренной затхлым запахом сигаретного дыма, сладковатостью дотлевшей марихуаны. На двери косо висит кем-то сброшенное платье, выпотрошенное длинной «молнией». На комоде от старьевщика с шершавыми поверхностями, без одной ручки и с двумя сломанными, стоят тарелки, три полные пепельницы и много пустых винных стаканов из супермаркета. За площадкой в унитазе шумит вода. Снаружи с моря надвигаются черные, набухшие дождем тучи, проползают над крышами фешенебельных домов; дождь льет, и смазывает, и чернит кирпичи разбитых домов напротив, яростно плюет в ненадежные желоба Кэрков. В голове Говарда сухой снимок кого-то: Фе-лисити Фий, мозаика пятен над ее грудями. Он включает механизм мускулатуры; он встает с постели и идет через хлам вечеринки и неискупленный дневной свет в ванную. Он мочится в унитаз; он достает свою бритву из аптечки и разматывает шнур. Он вставляет штепсель бритвы в две черные дырочки под матовым шаром лампы.