Анатолий Жуков - Судить Адама!

И юный Башмаков ушел из семьи лавочника и мироеда в недавно созданную коммуну. Его приняли охотно,– потому что был сапожником и добровольно порвал связи с отцом-эксплуататором. А потом приняли и в комсомол, хотя имя и отчество у него принадлежало старому миру. Выручили пролетарская фамилия и активность в строительстве новой жизни. Через несколько лет, когда коммуна распалась, он пошел в налоговые инспекторы и наконец-то отомстил отцу, единолично занимающемуся сапожным ремеслом – задавил дополнительными обложениями. И правильно: не давай сыну старорежимного имени, не считай тупым, – не тупей тебя, а по сапожному делу так настоящий удалец, – не порть анкету.

И вот Башмаков был выдвинут на руководящую работу – сперва председателем артели (после войны на ее основе был создан нынешний пищекомбинат), потом инструктором в земотдел и пошел, пошел… Он далеко бы пошел, он не пил, не глядел на женщин чужой принадлежности, вовремя платил взносы, выступал на собраниях, но трех классов для руководящего работника среднего звена было маловато. Предлагали учиться, да сперва не захотел, поскольку знал классового врага в лицо, сам от него произошел, а потом, когда стал начальником, садиться за парту стало не по чину.

И все же он вырвался за границу среднего звена и взял, как потом оказалось, главную свою вершину – стал заместителем председателя райсовета. Отсюда открывался пик еще выше – первого заместителя, а за ним высоко сверкал яркими многоцветными огнями главный пик с креслом Председателя, с подчинением ему не только райцентра, но и всех других сел и деревень района.

Оба пика была достижимы, потому что шла война, а Башмаков возвратился домой через два месяца после мобилизации, раненный при бомбежке на формировочном пункте. Бабьей Хмелевкой он был встречен с великой радостью. Бабы и вознесли его в зампреды РИКа: человек с войны, коммунхозом заведовал, бери и владей. Кого же еще ставить, косоглазого Титкова, что ли? Разложенец проклятый, юбочник!

Воцарившись в исполкоме, Башмаков немедленно прижал Титкова, и тот признал его первенство, стал послушным и здоровался с таким почтением, какое подобает зампредрика от рядового инспектора райфо. Титков никакого дела не знал, кроме взимания налогов, а Башмаков уже вращался в высших районных сферах, бывал на совещаниях в областном центре и за время работы заместителем председателя освоил знаменитый бюрократический принцип: «Есть над тобой начальство (а оно всегда есть) – не думай, подумал – не высказывай, высказал – не записывай, записал – не подписывай, подписал – не заверяй печатью, заверил – не давай ходу, а жди приказа начальства и, дождавшись, при напролом, ты не отвечаешь!»

Превосходное правило, проверенное. И все же после войны, когда стали прибывать первые демобилизованные, Башмакова низвергли на исходную позицию – председателем колбасной артели. Впрочем, с очень великодушной формулировкой: «Переведен на укрепление руководящих кадров». Лично Юрьевна записывала, вечный секретарь райисполкома, мать этого сопляка Ручьева, который тоже, понимаешь, радуется низвержению опытного директора, будто не Башмаков за годы самоотверженного труда сделал из мелкой колбасной артели целый пищекомбинат. Вон как хлопает в общих, понимаешь, аплодисментах Межову, покраснел даже, а толстолобый Межов, извини-подвинься, стоит быком за трибуной, глядит в зал и ждет, когда схлынет народное, понимаешь, одобрение оргвыводов по директору.

Никто не заступился, и значит, извини-подвинься… Но куда? Не рядовым же тружеником, понимаешь… И тут вспомнилось шутейное вроде бы предложение Балагурова возглавить пожарную службу, на которой не потянул молодой выдвиженец. Там не потянул, а сюда двигают такого же молодого, будто комбинат проще, понимаешь, пожарки. Но они, извини-подвинься, начальство, пусть и отвечают за последствия. С этими молодыми выдвиженцами они, понимаешь, наплачутся…

– …Вы спрашиваете, где же выход? По-моему, выход там, где вход, – говорил Межов. – Давно пора изменить порочный порядок, когда лошадь везет, а возчик только сидит на телеге, орет да размахивает кнутом. А по приезде хвалится: я привез, я доставил. А он даже дороги не выбирал – по кочкам, по оврагам, как придется, лишь бы прямо. Что ж, напрямик короче, говорят, да в объезд скорее. И еще одна добрая пословица: хорошему учись, а плохое само получится. Вот и выбирайте такого, который еще способен учиться. А зарплату вам завтра выдадут.

Межов прошел опять за стол президиума, сел между румяным, ясноглазым Ручьевым и рассерженным Башмаковым, похожим в очках на филина.

Несколько минут в зале стояла вопросительная тишина. Выбрать директора комбината – это не черпак с вареньем облизать. И сам факт увольнения Башмакова есть не простое кадровое перемещение, а приговор бюрократизму и казенщине, победа.современных методов руководства, призыв к поиску всего нового, передового. А кто более всего способен искать, учиться и опять искать то передовое и новое? Конечно же молодой, грамотный и энергичный руководитель. Вот как Анатолий Ручьев, например. Прекрасный же парень, отличный комсомольский секретарь. Или райком его не отпустит?

– Ручьева! – разом крикнули из первого ряда Сергей Чайкин и Андрей Куржак.

Зал будто ждал этой фамилии – такой дружный аплодисмент выхлестнул, что Ручьев покраснел, а

Башмаков еще больше нахмурился и потупил стриженную ежиком голову. Он знал, что Ручьева любили все, и молодые и старые, но чтобы так дружно поставить этого сопляка над собой, извини-подвинься…

– Есть еще кандидатуры? – спросил Межов. Не дождался и предложил Ручьеву: – Давай, Анатолий Семенович, представься народу, расскажи, как ты видишь перспективы комбината, задачи директора.

Ручьев живо оказался за трибуной, махнул рукой по непокорным волосам, улыбнулся – белозубый, румяный, удалой.

– Вот я весь перед вами, знаете с детства. И я вас знаю. Двадцать шесть лет, не такой уж и молодой, но вроде еще и не старый. А? Как считаете?

– Давай, чего там!

– Чеши дальше, Толя, не тушуйся.

– Соглашайся, Семеныч, не подведем.

Ручьев весело поднял руки, призывая к тишине. Дождавшись, пошутил по-балагуровски:

– Выйти замуж – не напасть, замужем бы не пропасть. Больно уж хозяйство беспокойное. Вдруг не справлюсь.

– Не бойсь, подмогнем.

– Тогда другое дело, тогда можно попытать. Но уж не обессудьте, если с кого придется стружку снять. Сам обещаю против совести не идти, но и с вас спрошу.

– Согласны. Только порядок чтобы толковый…

– Да, да, чтобы с умом, для дела. Он, Башмаков-то, для себя только умный. Получку вот третью неделю не дают по его милости…