Колин Таброн - К последнему городу

Может быть, она просто становится эгоисткой.

Франциско опустился на колени у кафедры в местной церкви и начал молиться об отпущении грехов. За ее стенами некогда был городок возле шахт по добыче серебра – Сан-Франциско-де-ля-Викториа, – который четыре века назад основали испанцы, когда покоренный Вилкабамбу уже скрыли джунгли в сорока милях отсюда. Сейчас от него осталась только одна колокольня. Сначала Франциско слышал только лай приходских собак, но вскоре до него донесся звук шагов на паперти, и он представил, как к нему сзади подходит Камилла и тихо появляется бледная Жозиан. Он закрыл лицо руками и стал по памяти читать молитву хриплым шепотом: «Сжалься и смилуйся над всеми людьми, которых ты когда-то сотворил. Пусть они и дети их всегда идут по прямому пути, никуда не сворачивая, никогда не допуская зло в свои мысли. Дай им долгую жизнь, избавь их от смерти во младенчестве, чтобы они могли жить и насыщаться в мире и покое».

Это была не христианская молитва, и он знал это. Это была молитва инков, он выучил ее давным-давно. Но ему почему-то захотелось, чтобы эти слова, сказанные шепотом, прозвучали здесь, в оплоте христианства. Когда он снова обернулся, Камилла и Жозиан уже ушли. А может быть, их здесь и не было. В узкие окна лился яркий солнечный свет.

Он посмотрел на алтарь. В это утро они успели пройти уже четыре часа от Виткоса, и у него опять болело все тело. Его сцепленные в замок пальцы – с волдырями от бамбуковых палок – прикасались к щекам. Ему хотелось спать. Немного погодя он заметил у алтаря статую, похожую на те, которые он видел в церквях в родной провинции: святой Георгий на своем боевом коне с поднятым в руке мечом попирает поверженного мавра. Он смотрел на нее со старым, уже знакомым ему трепетом. Но внезапно, приглядевшись внимательнее к фигурке под копытами коня, он увидел, что на месте мавра в тюрбане там распростерлась печальная фигурка в шерстяной шапке. Это был язычник инка.

Франциско отвел взгляд. Может быть, это грех – жалеть жертву святого? Он прижал ладони к лицу. Но ведь те, которые подмяли под себя инков, не были святыми. Это были его предки. Алтарь был весь заставлен потухшими свечами, но он не мог зажечь ни одной. У него замерзли пальцы. Франциско медленно поднялся на ноги и пошел к выходу. За портиком виднелось голубое небо. Рядом вздымалась полуразрушенная башня с двумя колоколами.

В дверях он столкнулся с проводником-метисом. За все эти дни они едва ли обменялись друг с другом и парой слов, и вот теперь, в футе от него, Франциско вдруг увидел его лицо – смуглое, блестящее лицо испанца и инки, лет сорока, с зачесанными назад черными волосами и странным, непонятным выражением. Отступив в сторону, чтобы пропустить его, Франциско почувствовал некоторое напряжение. Проводник улыбнулся немного высокомерно и прошел мимо, и Франциско выдавил:

– Dios le bendiga! [31]

Он обернулся и увидел, как проводник тупо уставился на алтарь. Отсюда были четко видны его орлиный испанский нос и широкие индейские скулы, смешанная кровь победителя и побежденного. Как этот человек мог выносить такое? Как он вообще умудряется жить с такой расщепленной душой? Со смутным чувством вины Франциско смотрел, как он кладет одну руку на алтарь в старинной манере инков молиться, потом кланяется и крестится.

Позже Роберт не мог вспомнить точно, когда именно он обнаружил, что Камилла пропала. Они как раз прошли по ущелью к бассейну реки Пампаконас и спустились по крутому склону, заросшему сочной травой. Далеко внизу река, извиваясь под отрогами гор, убегала в лес, а из большинства лощин поднимался легкий туман, так что казалось, что они все в огне. Воздух стал очень влажным. Мало-помалу солнечный свет стал тускнеть, пока наконец они не поняли, что бредут высоко над рекой, сквозь полупрозрачный туман. Повар с проводником ушли далеко вперед, Франциско – тоже, Луи и Жозиан, которая теперь стала удивительно молчаливой, медленно ехали на лошадях перед Робертом.

И тут он заметил, что Камилла отстала. Казалось, всего пару минут назад она восхищалась деревьями, идя рядом с ним. И теперь пропала. Он оглядел тропу позади себя, по которой они только что шли. Ему было хорошо видно на сотню ярдов назад. Тропа круто извивалась вдоль края пропасти и была совершенно пуста. Она была неширокой – по ней мог пройти всего один человек, – а рядом с ней, на сотни футов вниз, был виден лишь один клубящийся туман. Роберт медленно пошел назад, дрожа всем телом. Он не осмеливался бежать по ней, потому что через каждые пару ярдов тропа круто сворачивала, малейшая неосторожность – и можно легко ухнуть в пропасть. От бездны тропу отделяла лишь узкая полоска из бамбука и низкого кустарника – вряд ли они смогут помешать падению; это была живая, зеленая дверь в никуда.

Он заглянул было в пропасть. Ни звука, лишь журчание воды внизу. Камилла исчезла, не издав ни треска, ни крика. Роберт попытался представить себе, что все это ему снится; ее исчезновение казалось галлюцинацией. Он глубоко вздохнул, и поток холодного воздуха пронесся по жилам.

Проходят дни, месяцы, а мы так толком и не говорим друг с другом, потому что мы всегда здесь, вместе. Иногда мне кажется, что она похожа на жилет, который я всегда ношу, но никогда не обращаю на него внимания…

Потом он все же побежал по тропе, и этот бег испугал его. Он казался беззвучным. Казалось, у него не было тела. Он закричал: «Камилла!» Но его крик превратился в отчаянный писк. Тогда он стал снова и снова выкрикивать ее имя, чтобы заполнить им воздух и тишину вокруг.

На память приходит следующая картинка. За обеденным столом сидят люди. Речь идет о смерти. Они говорят, что нельзя говорить плохо о мертвых. Я говорю – мы запоминаем мертвых вовсе не такими облагороженными, потому что в таком случае они застывают в этих благородных образах и умирают еще раз. На лице Камиллы написано: да, я понимаю.

Все сотрясалось под ним. Казалось, какая-то неведомая, связующая сила покинула Роберта, бросив его в немыслимое будущее. Несколько минут спустя он перестал выкрикивать ее имя. Его звучание как будто ломало Роберта изнутри. В то мгновение, когда его последний крик затих, на Роберта навалилась невероятное одиночество. Он снова побежал, на этот раз, не зная, что делает, как безумный, пиная камни и землю перед собой, громко дыша.

Она сидела за большим валуном, вся бледная.

Случайно оступившись, она сделала шаг в сторону, надеясь, что там твердая земля. Но ее правая нога провалилась куда-то вниз. На секунду она зависла в воздухе – ее тело удерживали чахлые заросли кустарника и бамбука, а нога болталась над пропастью. Затем она услышала сухой треск, с которым ломались стволы бамбука и кусты за спиной, и схватилась пальцами за пучок травы ичу, который оказался на удивление крепким, так что теперь ей нечего было бояться.