Джулз Денби - Булыжник под сердцем

Джейми держалась храбро – я никогда не видела такой отваги. Но было ясно – это конец. Джейми ушла со сцены как ни в чем не бывало, расправив плечи, прочь от воя битвы в клубе. Спустилась в облезлую гримерку и, буквально рухнув на грязный пол, бурно разрыдалась, судорожные всхлипы рвали и раздирали ее легкие, сотрясали огромное тело. Я ничем не могла ей помочь – я тоже рыдала. Но тут Рики крикнул, чтобы мы не рыпались, и хлопнул дверью. Я слышала, как он орал на идиота-агента, метавшегося по клубу, как обезглавленная курица: вызови сюда охрану и сию нахуй секунду. А потом стоял в коридоре под напором репортеров, и они уламывали его пропустить их к Джейми. Он даже отказался выступать, пока не придет охрана, – я не лгу. Рики Шарп, которого ненавидеть – самое милое дело, Злобнейший в Мире Юморист и все такое прочее, стоял, как бойцовый петух, и воевал с журналистами, пока не явился вышибала. Мне стало так стыдно, что я недолюбливала Рики. Мне и сейчас стыдно. А потом он сам вышел на сцену, все так же кипя, и узрел там настоящую битву: стулья перевернуты, под женский визг по залу летают бокалы. И, надо отдать Рики должное, он их утихомирил – насколько возможно. Простой силой воли. И теперь пусть кто-нибудь только попробует при мне сказать о Рики плохое слово! Я не забуду.

Ей-богу, мы думали, что не выберемся из этой гнилой дыры. Если бы мне сказали, что люди на такое способны, я бы не поверила. И не потому, что я наивная – хотя это возможно, А потому, что это было… омерзительно. Да, омерзительно. Эти чертовы репортеры, они вели себя как звери, как… бездушные твари. Рожи красные, все визжат, воют, плюются, выкрикивают гадости:

– Эй, Джейми, Джейми, как оно – с маньяком трахаться? Эй, Джейми, он тебя связывал? Эй, Джейми, ты ведь знала, да? Ты тоже руку приложила? Верно? Эй, ты там, крошка, эй, дрянцо, что этот ублюдок ел на завтрак?

И посреди всего этого багрового кипящего хаоса, истерических воплей, стояла эта бедная женщина, которую притащили с собой репортеры. Мать Сары Эванс. И как у них совести хватило? Мать убитой девушки. Мы пытались пробраться к машине, на всех парах продирались сквозь толпу, потому что охранник обозвал Джейми ебаной убийцей и бросил нас на растерзание. Мы плакали, и вдруг появилась она. Лицо как из камня. Ожившее возмездие. Взгляду нее был страшный: глаза – как глубокие темные колодцы, а в них – нечеловеческая ненависть. Она аж светилась – пылала гневом, точно живой факел. И кто посмеет ее осуждать, кто? Не мы. Не тогда и не сейчас. Убитая, несчастная, ожесточившаяся женщина. Мы обе замерли, и она заговорила – очень тихо, но голос холодным пламенем пронесся по царившему вокруг безумию:

– Ты… ты ведь знала? Моя бедная девочка, такая юная… а этот мясник… Ты ведь знала, как ты можешь до сих пор жить, как ты можешь жить, омерзительная… сука. Почему ты не убила себя, почему не сдохла? Почему ты не сдохла? Как ты можешь жить, когда моя дочка мертва? Ты… ты… ты чудовище, вот ты кто, чудовище, чудовище… – Голос взорвался хриплым воем, и она упала, разрыдавшись. И снова разверзся ад.

Джейми не двигалась – монументальная статуя, вырезанная из каменной глыбы. Я схватила ее за руку и потянула к двери, пока бешеные псы пускали пену, радуясь злу, которое сотворили. Кто-то уводил под руку миссис Эванс из-под прицела репортерских камер, похожих на гигантских насекомых. Тело миссис Эванс будто лишилось костей, повисло у мужчины на руке, точно пустое пальто. Джейми тоже провожала ее взглядом – бледное как простыня лицо подергивалось при каждой фотовспышке. Затем Джейми наклонилась и сказала мне – так, словно вокруг не было этой бешеной стаи:

– Лил, я ничего не знала, я не знала… Господи, Лили, он и меня убил.

Мне он не нравился. И это я не сейчас говорю, после всего, что произошло. Это правда. Мне он никогда не нравился. Знаю, многие считают, я просто ревную Джейми к ее парням, – дескать, мы с ней лесбиянки. «Девчонки-подружки», как нас окрестили в «Сан». Это не то, что вы думаете, мы не любовницы. Но, видимо, в наше время нельзя просто дружить – нужно обязательно спать. Конечно, газеты расходятся лучше, но это отвратительно.

Мы с Джейми подруги – это примерно как если б у меня была сестра. Правда, те, у кого сестры есть, не очень-то счастливы. Не знаю, я бы радовалась. У меня никогда не было семьи. Меня бросили во младенчестве. (Фотография в газете: я ьа руках сестры-монахини. «Кто мать загадочного ребенка? Крошку Лили нашли в общественной уборной». Видите, я привыкла мелькать в заголовках.) Сестры нарекли меня в честь улицы, где располагался туалет, – Лили-стрит. В Доме так и звали меня – Лили. Хорошо еще, что не Лили Стрит. Мои родственники не объявились, так что Ее – свою, так сказать, мать – я не знаю.

Вскоре меня удочерило семейство Карлсонов. Мне говорили, младенцев забирают быстро – особенно белых. Или почти белых, как в моем случае. Мы с мамой – приемной, а не Той, которая меня родила, – подолгу обсуждали мое происхождение – вот какая она была добрая. Мне очень повезло с мамой и папой – они такие милые. В общем, мы сочиняли истории о том, что я – наследница богатых иностранцев-аристократов, их преследовали из-за политики, и они меня оставили. Или что я – дочь простого цыганского барона, потерялась нечаянно, а предназначалось мне научиться секретам гадания, врачевания лошадей и вырезания деревянных прищепок.

Я так думаю, Она была мулаткой, двойного расового происхождения, как сейчас говорят, а отец белым. Или, может, наоборот, откуда мне знать? Зато я знаю, что волосы у меня вьются – чистая Африка, и узкие зеленые глаза как будто зашиты во внутренних уголках, а нос-кнопка – чуть площе и шире, чем у по-настоящему белых девушек. Кожа – кремовая и вся в веснушках. Если вы думаете, что я похожа на креолку, а это красиво и экзотично, – вы не угадали. Нет, я приземиста и коренаста и вообще похожа, как выразилась Джейми, увидев меня впервые, на Белую Фею с Дредами на спидах. Еще у меня золотой передний зуб и губа с пирсингом. По-вашему, я злобствую? Простите, но я бы вас послушала.

Так вот. Мне он никогда не нравился. Как и большинство парней Джейми, потому что все они – «плохие парни». Как трогательно, «плохие парни». Прямо-таки милые – непослушные, но безобидные мальчишки. Позавчера как раз читала в каком-то дамском журнале, что женщины жаждут запретного секса с «плохими парнями». Брехня! Меня блевать тянуло. Очередная сочная бульварная статейка, как здорово, когда накачанный работяга, настоящий мачо, срывает с девушки трусики и ее имеет. Секс с палачом: «Своими грубыми и сильными руками, словно кровососными банками, он сжимал мои вздымающиеся груди, пока соски не запылали и меня не охватила жажда его жесткой звериной плоти. „Возьми меня, Кевин, – простонала я. – Возьми меня сейчас!!!“» Жуть. А эти псевдо-Меллорсы [4]всегда так благодарны, если им удается отыметь настоящую леди в лифчике от «Палома Пикассо» и трусиках от «Ла Перла», что сразу растворяются в толпе пролетариев, где их подобрали, дабы не испытывать судьбу и окончательно не запутаться. А леди, глупо ухмыляясь, с горящими щеками (а может, и задницами) возвращаются к своей обыденной жизни. Может, их задницы тоже ухмыляются в шелковых панталонах. Дерьмо, полное дерьмо. Но я-то знаю, чем подобные истории заканчиваются, я одиннадцать лет прожила с Джейми, несчастным Зеленым великаном [5]. У нее все закончилось Шоном. А Шон… ну, Шон был кошмарным сном, из которого мы, блядь, ни в жизнь не вырвемся.