Джулз Денби - Булыжник под сердцем

На этот раз коренастый полицейский с приятным голосом просил позвонить всех, кто видел «темный фургон» Ночного Душегуба. У парня был мягкий акцент жителя средней части Англии, навевавший мысли о вереске и барашках, а не о злобном психе, который режет женщин в тихих подворотнях. Милый был коп. Утешительный. Мне он понравился, но времени ему не дали. Скелетообразная ведущая локтем вытолкала его из кадра и пустилась в пространные рассуждения о том, что «вы должны помочь нам найти убийцу до того, как он совершит очередное зверство». Судя по ее виду, она лишь сегодня научилась изображать «обеспокоенность» и теперь постигала суть концепции. Мне стало неинтересно.

Я переключала каналы, задумчиво грызя губной пирсинг – плохая привычка, у меня из-за нее крошатся передние зубы. Я посмотрела одно, другое, а потом решила вырубить ящик и заняться дневником. Вот почему я столько всего помню. Каждый день я записываю свою жизнь в гудящую коробку компьютера, безжалостно ее препарируя – зачем? Для потомков? Никому не полагается это видеть. Забавно, хотя не смешно: все это время, каждый раз садясь за компьютер, я думала: хватит писать, какой смысл, моя жизнь скучна.

О, Джейми, ты не виновата в том, в чем тебя обвиняют. Мы с тобой были – и остались – последними жертвами Шона, он не прикончил нас, чтобы мы превратились в его живой мемориал. Мы виновны только в том, что верили: в нашей крошечной жизни мы в безопасности. Верили, что мы такие странные и альтернативные, настоящая богема – такие крутые, такие умные и всезнающие. Либеральные, открытые, свободные от предрассудков и неспособные удивляться. Слепые дети в зоне военных действий.

В ту ночь я написала в дневнике: «Я ненавижу Шона Пауэрса. Ненавижу его. Ненавижу. Я ненавижу этого мудака. Я хочу, чтоб он сдох, сдох, сдох».

Ну да.

В ту ночь я крепко спала – наверное, слишком вымоталась. Проснулась поздно и долю секунды не соображала, где я. Мне снилось, что я дома и снизу доносятся голоса родителей. Я резко проснулась: снизу и впрямь доносились голоса – Джейми и Шона.

Накинув ночнушку, я спустилась с чердака и услышала, как хлопнула дверь. Не задумываясь, я влетела в старую комнату Моджо и выглянула из бокового окна на Харди-стрит, как в ту ночь на вечеринке. Я шпионила за Шоном тогда и шпионю сейчас.

Он открыл дверь своего побитого синего фургона; высветленные пряди волос сверкали в холодном морозном свете. Чтобы лучше было видно, я наклонилась к стеклу, опершись на подоконник. Шон открыл дверь фургона. Что-то было в этой сцене – что-то неуловимое, оно вертелось в голове. Что-то связанное с… нет, улетело.

Я уже собралась уйти, как вдруг он посмотрел наверх. Прямо на меня. Взгляд его слепых ледяных глаз сомкнулся с моим, и мое сердце бешено заколотилось. Он знал, что за ним наблюдают. Но как? Откуда?

Наверное, он запомнил, как я подглядывала за ним на вечеринке. Нет, странно – такое обычно не запоминают. Да, но это же Шон. Он помешан на всякой военщине – слежка, неизменная готовность, никто не застанет врасплох. Он часами распинался о спецназовцах, проводящих «разведку» в «зоне боевых действий» или «операции под глубоким прикрытием», в ходе которых «оперативники» постоянно должны быть начеку и ни о чем не забывать. Ничего не оставлять на волю случая. Значит, он у нас оперативник. А я тогда кто? Враг?

Все это промелькнуло в голове за долю секунды. Наверное, я выглядела как полная идиотка, а вот Шон показался мне… Невозмутимым. Спокойным. Даже задумчивым. Словно что-то высчитывал по ходу дела. Или взвешивал. В белесом зимнем свете его мрачное лицо было мертвенно-бледным, а прозрачные глаза – холодными и пугающими. Да, я испугалась. Теперь, когда я смотрела на него, и половины моей храбрости не осталось, а ведь он был за окном.

Я отвела взгляд и попятилась – подальше от Шона. Тот развернулся, залез в фургон и уехал. Слава богу, не бросился в ярости обратно в дом. По нему не скажешь, что он злился, – скорее наоборот. Но я знала, что Шон бурлил от ярости, – знала, и все тут. Не знаю почему. Может, потому, что я тоже бурлила. Да уж, два сапога пара.

Но Шона переполняло бешенство, потому что он злобный ублюдок. А я кипела праведным гневом мстителя – да! Конечно, я себя немного успокоила этой мыслью, но, если честно, я разозлилась, потому что этот козел меня напугал.

Внезапно мне стало дурно в темной отвратительной комнате – в комнате, где страдал Моджо. Я взлетела наверх, разделась, залезла в душ, а потом, немного успокоившись, пошла вниз к Джейми – делиться новостями и планом побега.

Когда я спустилась в гостиную, Джейми, конечно же, заваривала чай. Я уселась на диван, а она хлопотала вокруг с чашками и тостами. Я ничего не стала говорить до еды – лучше на сытый желудок.

Наконец Джейми стряхнула на пол крошки со своей клетчатой фланелевой рубашки и устроилась в кресле у камина, подсунув голые ноги под себя. Она сияла, она была счастлива. Ох ты черт.

– Послушай, Лил, это так странно. – Джейми покачала головой, потом задумчиво кивнула. – То есть правда странно. Я думала, ну, знаешь… я же говорила, да? Я считала, Шон – напрасная трата времени, я собиралась его бросить, честно. Но, блин, – какой поворот. Невероятно. Совершенно другой человек! Он так и сказал: «Джей, я совершенно другой человек. Ты открыла мне глаза». Он долго говорил, как по-детски себя вел, как глупо убегал к этой Лизе; он хочет, чтобы у нас было будущее. Сказал, что не догадывался, как привязан ко мне, пока не понял, что может меня потерять. Ладно, ладно, я знаю, о чем ты думаешь, – но он совершенно не врал, я же видела – никакой лжи, все открыто и прямо. Он честно изменился. Конечно, у нас бывают разногласия – у кого их нет? Но, знаешь, компромисс, и если ты встанешь на позиции другого человека, – это ключ к зрелым отношениям…

– Он не видел Лизу несколько лет. Он трахается с тетушкой Ланой.

Слова упали из моих уст, словно камень в пруд. Джейми умолкла, не договорив.

– А еще он избил Моджо, Джейми. И изрезал ему лицо осколком от бутылки. Шрамы останутся на всю жизнь. Поэтому Моджо уехал. Господи, господи, Джейми, твой Шон – господи, он же монстр. Он постоянно врет, он постоянно тебе врет. Не… послушай, это правда. Я звонила Лизе. Честно. Это она мне рассказала… И я видела Моджо. Это ужасно. Его лицо… я…

И я все выложила Джейми. День к вечеру окрашивался золотом, приветливо шипела конфорка, но мы не могли согреться. Я рассказывала леденящие, холодные вещи, и Джейми слушала меня, как ребенок, которому объясняют, что такое смерть. Когда я договорила, нас обеих трясло, по щекам текли слезы. Чтобы хоть как-то отвлечься, я поставила чайник.

– Значит, это тоже ложь? – тихо спросила она. – Очередная ложь. О господи, Моджо. Не может быть. Где он, Лили? Почему не хочет меня видеть? Я люблю его – он мой друг… Лили, почему он не захотел встретиться со мной?