Вадим Шефнер - Съедобные сны, или Ошибка доброго мудреца

Я стал утешать Матвея, стал убеждать его, внушать ему, что мало ли что может этим поэтессам в голову прийти, и не стоит, мол, придавать этому значения. Но в то же время я чувствовал, что не очень-то убедительны мои доводы и что не такая уж лгунья эта поэтесса. И вот, чтобы переключить внимание друга моего на что-нибудь другое, более веселое, включил телевизор и наугад нажал кнопку второй программы. И тут увидели мы: идет по Загородному проспекту женская демонстрация, а в первом ряду шагает солидная дама, несет портрет Утюгова, а над портретом на картоне четкими черными буквами написано такое вот четверостишие:

Мне очень неловко стало: хотел успокоить друга – и вдруг преподнес ему такое оскорбительное зрелище… Кинулся я к телевизору, протянул руку, чтобы выключить его, но Матвей отстранил меня.

– Уж смотреть – так смотреть, – сказал он с дрожью в голосе.

А шествие женское продолжалось, и все новые транспаранты с язвительными строчками возникали перед нами.

А через два месяца пришлось мне быть на похоронах Саши, сына Утюговых. Он, будучи под хмельком, в неположенном месте, в стороне от «зебры», переходил Каменноостровский проспект, и там на него с полного хода легковушка наехала – сразу насмерть. Как выяснила милиция, мчалась та легковушка с бешеной, недозволенной скоростью, и водитель не сумел ни затормозить ее, ни объехать Сашу Утюгова; водитель тот тоже принял с раннего утра большую дозу космического коньяка. Выходит, что тут оба были виноваты… Но Матвей был убежден, что виноват тут только он: ведь и сын его, и тот автолихач не ресторанным вином были пьяны, не от покупной водки опьянели, ведь не наяву, а во сне они пили. Не будь его, Матвея Утюгова, – не было бы съедобных снов; не будь съедобных снов – не было бы пьянства во сне; не будь пьянства во сне – не погиб бы Саша… Наверно, так и Надежда Алексеевна думала. Но она не винила мужа, она его жалела. Она, кроме тоски материнской, и горе Матвея на свою душу взвалила. Она делила с ним его тоску, утешала его, внушала ему, что он своим открытием миллионы людей избавил от нищеты, от голода, что он тысячи людей от смерти спас…

Мы с Зоей после смерти Саши стали еще чаще бывать у Утюговых. Мы им всяческие успокоительные слова говорили, мы, как могли, старались отвлечь их от невеселых раздумий. Но ход событий не радовал Матвея. В те дни начала развертываться шумная кампания против космического алкоголизма, причем некоторые журналисты советовали моему другу внести существенные изменения в конструкцию запущенного в космос уловителя-усилителя, дабы землянам был бы обеспечен прием пищи небесной как таковой, а потребление во сне спиртных напитков стало бы невозможным. В ответ на это Матвей выступил в печати с заявлением о том, что, к великому его, Утюгова, сожалению, конструкцию уловителя-усилителя изменить технически невозможно. Ассортимент даров небесных всецело зависит от воли потребителя. Он призывал пьющих людей одуматься и пить во сне только безалкогольные напитки… Наивный призыв!.. В ответ на него хлынул поток писем от непьющих и пьющих. Непьющие осуждали Матвея за то, что он, даровав людям съедобные сны, не сумел оградить человечество от пьяной дури. А от алкашей шли письма издевательские, мол, не такие мы дураки, чтобы лимонады распивать, хлебай их сам, если хочешь…

…Зеленый змий вполз в съедобные сны землян. Алкогольное поветрие росло и ширилось. Впрочем, в Азии оно ощущалось в меньшей степени, нежели в Европе и Америке, и почти не коснулось стран ислама: верность Шариату помогла мусульманам не поддаться коварному соблазну. Однако все это вы, уважаемые читатели, знаете из книг, так что не буду вдаваться в дела всемирные и вернусь к тому, что происходило в моем родном Петербурге. С грустью припоминаю тот день, когда я, войдя в класс после большой перемены, ощутил запах чеснока. Мне стало прямо-таки жутковато: ведь передо мной – ученики четвертого класса: неужели и среди них завелись алкаши-чесночники?! Не может быть! От некоторых педагогов я уже слыхал о случаях детского пьянства, но мне и думать не думалось, что и в моей группе может возникнуть нечто подобное. И вдруг я заметил, что у сидящего на второй парте Андрея Энского какое-то странное, необычное выражение лица, какая-то тупая настороженность на нем застыла. Это очень не шло ему, ведь по моему предмету он шел отлично, да и по остальным тоже, и вообще паренек был очень развитой. «Чего же он боится?» – подумал я и вызвал его к доске. Он пошел, шатаясь. Я стал задавать ему вопросы по домашнему заданию. Он отвечал нелепо, бессвязно. От него пахло чесноком. Он был пьян…

Увы, не только этот мальчик стал пить во сне. В этот грех впали еще четверо ребят и одна девочка из руководимого мною 4-го «Б» класса. Во всех классах, во всех школах все возрастало детское пьянство. И Матвей Утюгов знал, что многие-многие дети ежедневно погружаются в пьяные сны, и все тяжелей, и тяжелей становилось на душе у моего друга.

«Несчастья ходят табунами», – так сказал поэт В. Инкогнитов, и он прав. Горестно было узнать Матвею, что даровав людям пищу небесную, он тем самым многих из них вверг в бессмысленное обжорство и в космический алкоголизм; тяжко было ему потерять единственного сына… Но не прошло и месяца со дня смерти Саши, как новая беда навалилась на душу моего друга: не стало Надежды Алексеевны. Странная, нелепая смерть выпала на ее долю. Навестив школьную подругу, жившую во флигеле дома на Литовском проспекте. Надежда Алексеевна отправилась домой. Спустившись в лифте, она вышла во двор – и там ее ждала кончина. Напомню уважаемым читателям, что это убийство не было преднамеренным. Как известно, на седьмом этаже того дома в однокомнатной квартире обитал пожилой спившийся человек. До начала эры съедобных снов он гнал дома самогон, а когда эта эра началась, перешел на бесплатный небесный коньяк, и вскоре так спился, что и жена от него ушла, и с работы его прогнали. И хотя тому алкашу очень нравилось пить во сне, однако свой самогонный аппарат он все-таки хранил – на всякий случай. А в тот трагический вечер он, наконец, решил, что самогонка ему теперь во веки веков не понадобится, и в пьяном азарте, с криком «Да здравствует коньяк!» выкинул свой аппарат из окна в темноту, во двор, в результате чего Надежда Алексеевна умерла от тяжелой травмы черепа…

На суде этот пьянчуга плакал горькими слезами, и не потому, что его пугало тюремное заключение, нет! Это были слезы раскаяния. Его мучило сознание, что он стал убийцей – да еще каким… Ведь он убил жену человека, которым восхищался; он угробил супругу своего кормильца, поильца… И однофамильца!