Питер Кэри - Моя жизнь как фальшивка

– Я – детектив Фогельзанг и прочее, а это – мой коллега, сержант Баркер.

Уах! Вайсс, как тот несчастливец у Кафки, понятия не имел, в чем он провинился. Стихи Маккоркла? Он же уплатил штраф. Он платил и платил, как редактор, как человек, без конца.

– Вы – редактор издания под названием «Личины»? – уточнил Фогельзанг.

– Я видел потом этого малого, – добавил Чабб. – Здоровенный блондин. Воинственный подбородок, обветренное лицо, обозленный на всех солдафон на поселении. Носил шляпу-пирожок, точно спешил на бега, финансы поправить.

Вайсс вел себя умно. Пританцовывал, уклоняясь от удара, словно Кассиус Клей [39]. Сказал: да, он редактор. Сказал – нет, он не главный редактор. Сказал, что «Личины» выпускает редколлегия, которая выше главного редактора. Открыл журнал и продемонстрировал Фогельзангу титульный лист. Добился одного: этот экземпляр также был конфискован низкорослым расторопным Баркером.

– Значит, за стихи отвечаете вы и члены редколлегии? – уточнил Фогельзанг.

Баркер тем временем пролистал только что вышедший из-под пресса номер, облизнул кончик карандаша и начал подчеркивать какие-то слова в тексте.

– Эй! – остановил его Вайсс. – Вы не имеет права.

Баркер имел полное право, не извольте сомневаться.

– Насчет этого парня, Маккоркла, – продолжал Фогельзанг. – Кто принял решение публиковать?

– Хотите, чтобы я сказал, будто решение принял я?

– Я вас ничего не прошу говорить, сэр.

– К черту! – сказал Вайсс. – Ну, я – и что?

– Это вы написали предисловие к его стихам, не так ли?

– Вы же знаете, что я, черт побери!

– Вы способствовали изданию этих стихов?

– О чем речь, наконец?

– Речь о журнале «Личины».

– Что вы хотите знать?

– Вы – человек, отвечающий за издание и распространение этого журнала?

Тут Вайсс сказал:

– Знаете, я не уверен, должен ли я отвечать на ваши вопросы.

А Фогельзанг ответил:

– Это уж как вам угодно, но мы получили указание провести расследование согласно предписанию полицейской инструкции относительно аморальных и непристойных публикаций.

– Два газетных заголовка врезались мне в память, – продолжал Чабб. – Первый: ВОЙНА С ГЕРМАНИЕЙ. Второй, семь лет спустя: БОБ МАККОРКЛ ПОД СУДОМ ЗА ПОРНОГРАФИЮ. Я по-прежнему валялся в военном госпитале Таунсвилля. На соседней койке лейтенант читал «Таунсвилльский адвокат». Поэзия – на первой странице. Вообразите! Я узнал фотографию – сам ее изготовил, составил из кусков от трех человек. Мое творение. Рост – за шесть футов. Фантастическая голова, большой, мощный нос, сильные скулы, широкий лоб, как у Шекспира – помните бюст? Мне помогала подружка, Тесс Макмэхон. Я разрезал фотографии на кусочки и склеил портрет. Забыл, чья была голова, грудь мы взяли у героя австралийского футбола Кита Гиннейна. Настоящие трупокрады-ла. Тесс наложила на это изображение растр шестьдесят пять точек на дюйм, и пересняла, а газетам пришлось снова переснимать его через такой же растр. После этого шрамы исчезли… Парень на соседней койке долго не уступал мне «Адвокат», но, завладев газетой, я выяснил, что теперь за «непристойность» собираются наказать Вайсса. И тут я понял, что моя шутка мертва, – прошептал Чабб, – раздавлена, как нарядная древесная змея на Ипо-роуд.

Я оглянулась на Слейтера, но тот уже смылся – болтал с официантками, подпирая стенку. Девушкам было чуть больше двадцати, ему – шестьдесят два. Они этого будто и не замечали.

– Вы же помните, – продолжал Чабб, – как трудно было после войны звонить в другую страну. Мы называли это «звонки дальнего следования». Адои! Мука смертная. Очень дорого. Каждые три минуты оператор предупреждает: «Три минуты истекли, будете продолжать?» И снова бросаешь два фунта и два шиллинга. Столько стоил трехминутный разговор. Два фунта и два шиллинга я выложил. Можно подумать, мне спасибо сказали.

– Ах ты дерьмо, – вот что сказал мне Вайсс. – Хватает же наглости.

Я попросил прощения. У него были все основания сердиться.

– Еще бы!

– Я спросил, могу я помочь-ла?

– Трахни себя в зад!

– Выступить свидетелем на суде?

– Чего?

Я сказал, что судить должны меня. Это мне следует класть голову на плаху. А он ответил:

– Хочешь урвать долю славы?

Типично, мем. Такой уж это был человек. Я расхохотался.

И тогда он сказал, что эти стихи – не чета моим. Вот что он сказал. Невероятно. Сказал, что я не смог бы написать то, что я написал. Вот наглость-ла, с ума сойти! Я попытался напомнить, что я создал Маккоркла – не только его стихи, но и самого Боба, вырезал ему из бумаги голову, ноги, тело. Своими руками склеил.

– Ну и что? – возразил Вайсс. – Зато я опубликовал стихи.

– Три минуты истекли, продолжите разговор?

– Не поэзия, а чушь собачья, Дэвид!

– Неужели, Крис? Ты так думаешь?

Ах, какие мы саркастичные – но я головы не терял. Сказал Вайссу, что его преследуют незаслуженно. Ужасная, ужасная страна. Была скверной, скверной и осталась. Бабочку непременно раздавят колесом. Но разве он слушал?

– Да, – ответил он, – я опубликовал первого великого поэта этой «ужасной страны», а ты – маленькое завистливое дерьмо. Реакционер.

– Три минуты истекли, кончайте разговор. «Маленькое дерьмо»! Да я на два дюйма выше!

– «Поторопитесь, время» [40], – сказал Вайсс. Он цитировал Элиота, вы понимаете, но оператор разъединил нас.

Весь этот рассказ сохранился в моем блокноте. Отель «Мерлин», Куала-Лумпур, суббота, 10 августа 1972 года. Тринадцать лет спустя страницы все еще воняют той рыбкой, икан билис.

ЧАББ УТВЕРЖДАЛ, ЧТО ПОЕХАЛ в Мельбурн вовсе не затем, чтобы присутствовать на суде. Ему, дескать, предложили работу рекламщика у Дж. Уолтера Томпсона. Однако от Таунсвилля до Мельбурна две тысячи миль, и пока Чабб добирался – последний отрезок пути он летел в списанном бомбардировщике «Гудзон», сидя на ледяном металлическом полу – его приятель, начальник рекламного отдела, дал в морду творческому директору, и в результате Чабб остался без связей, как тысячи других солдат, пытавшихся влиться в мирную жизнь. Начались унылые хлопоты насчет работы, однако диплом бакалавра искусств да осколок японской шрапнели поблизости от позвоночника – не лучшая рекомендация. В рекламных агентствах ему ехидно отвечали: «Стихи здесь ни к чему». Пытался писать книжные рецензии, но заинтересовать сумел только «Аргус», поскольку в этой газете знали о его причастности к делу Маккоркла. Редактор литературного отдела дал ему поручение: внештатно вести репортаж о процессе Вайсса. Деньги нужны были позарез, но Чабб не чувствовал себя вправе зарабатывать на несчастье Вайсса. И все же в итоге оказался среди пестрого сброда, который каждое утро собирался под дверьми Верховного суда штата Виктория. С виду эти люди походили на читателей, примерно в тот же час ожидавших открытия Мельбурнской библиотеки: большинство – книжные черви, среди них – что-то бормочущие себе под нос безумцы, которые, если речь идет о библиотеке, тут же устремляются в читальный зал и засыпают там мертвым сном. Присутствовали и родители Вайсса, элегантные, седовласые. Чабб обходил их стороной. Имелись тут и педантично, хотя отнюдь не по моде одетые представители «Католического действия» [41], и какие-то пугала в плащах с растянутыми карманами – явно репортеры желтой прессы.