Дорис Лессинг - Лето перед закатом

Должно быть, Кейт разговаривала с неизменно любезной и милой Сильвией и на другие темы. Она, например, знала теперь, что Сильвия приехала из деревни в окрестностях Венеции, где «мой папа держит гостиницу, и мы все у него при деле». Сама Сильвия кем только не работала у отца: и официанткой, и горничной, и поварихой, а однажды даже заменяла его, когда он с матерью в прошлом году отдыхал в Швеции. Через год она поедет на практику в Лион, где будет выполнять те же функции, которые лежат здесь на Ане: продвинется по служебной лестнице на одну ступеньку вверх. А еще через год? Выйдет замуж за своего жениха, который сейчас в Цюрихе, изучает виноделие. Они будут работать в одном и том же отеле, может быть, в Италии, но не обязательно; возможно, во Франции, в Германии… или даже здесь, в Англии. В наши дни везде можно устроиться, не так ли? Она уже видела себя и своего жениха в роли управляющих фешенебельным отелем – как этот, например, или еще лучше. Здесь дело поставлено на широкую ногу, спору нет, отель произвел на нее приятное впечатление, но когда придет время, она бы предпочла иметь свое заведение где-нибудь поближе к природе и подальше от городской сутолоки, как, скажем, у отца, только на более высоком уровне, куда будут съезжаться сливки общества, те, кто не привык считать деньги и кто может позволить себе роскошь простоты, роскошь полного единения с природой и вообще совершенства во всем, включая, само собой разумеется, обслуживание по высшему классу. К тому времени самой Сильвии, разумеется, уже не надо будет расточать свою отзывчивость и всеобъемлющую любовь по первому зову; для этой цели будут наняты другие люди.

Но в данную минуту она играла свою роль настолько мило и естественно, что лицо ее, склоненное над Кейт, было олицетворением доброты и убежденности, что все кончится хорошо; а это как раз то, что нужно для успокоения больного человека. И не приходится удивляться, что этот красивый молодой человек и девушка, которых она видела в вестибюле, держатся с такой уверенностью, с таким превосходством и такой непринужденной властностью: самоотдача Сильвии и тысячи ей подобных сформировали их характер. Где-то они сейчас? В Швейцарии? В Греции? Впрочем, они вольные птицы, им не обязательно ограничивать себя рамками Европы: с таким же успехом они могут сейчас оказаться и в Южной Америке, и в Исландии.

Кейт внезапно поняла, что лежит с открытыми глазами в полной тишине. Не было слышно топота ног в коридоре, и уличный шум не врывался в комнату. Ей захотелось есть. Позвонив, она узнала, что сейчас четыре часа утра, но решила, коль скоро уж она попала в такой фешенебельный отель, воспользоваться удобствами, которые он предоставляет. Официант принес ей холодные закуски и какое-то приятное на вкус вино, но все-таки Кейт, очевидно, поспешила. Не успела она отправить в рот последний кусок, как ее вырвало, но на этот раз голова осталась ясной, и Кейт готова была встретить новый день. А день уже вступал в свои права: с шумом, с ярким светом, режущим глаза. Она поднялась с постели и оделась. Одежда повисла на ней, как на вешалке; она похудела, если верить весам, на пятнадцать фунтов. За какое же, интересно, время? Кейт напрягла память, но смогла лишь кое-как сообразить, что сейчас, должно быть, начало сентября.

Шторы в комнате, наконец, подняты; взору открылась площадь, забитая горячим металлом машин, наверху – буйная, отяжелевшая от влаги листва. В оконном стекле Кейт увидела женщину с выпирающими отовсюду костями: острые локти, острые колени над сухими икрами; маленькие темные, беспокойные глаза на белом осунувшемся лице, обрамленном свалявшейся шапкой отливающих медью волос. Седина на проборе стала уже в три пальца шириной. У нее не было ничего общего с той миловидной, холеной хозяйкой дома в южном Лондоне; люди, встречавшиеся с доброжелательной, приветливой и неизменно элегантной Кейт в бытность ее во Всемирной продовольственной организации в Лондоне, да и в Стамбуле тоже, сейчас ни за что не узнали бы ее.

Вид портили волосы… но это дело поправимое: именно их-то как раз проще всего привести в порядок. Она тут же позвонила в парикмахерскую при отеле и узнала, что ею смогут заняться только к вечеру; кроме того, она обнаружила еще одну вещь: оказывается, у нее нет сил для осуществления задуманного ею плана, ради чего, собственно, она и заставила себя подняться с постели и одеться, а именно: она намеревалась пройти милю-другую, отделяющую отель от Всемирной продовольственной организации, и взять там письма на свое имя, накопившиеся, как она думала, за время ее отсутствия. Она потеряла сознание; очнувшись на полу, обнаружила, что поцарапала себе плечо, потом добралась до постели и попросила, чтобы отправили посыльного за ее корреспонденцией. Письма принесли; их оказалось немного. Это были письма от мужа, которых ей так недоставало. Сама она все это время отделывалась открытками, правда, из Стамбула она все-таки послала ему большое письмо, где упомянула, что собирается «заскочить» в Испанию: он наверняка подумает, что ей подвернулся интересный спутник, и она решила сразу же признаться, чтобы дать мужу время освоиться с этой мыслью. От Майкла было два письма, теплых, шутливых, с массой информации обо всем на свете, в частности о похождениях их дочери, которая гостила у друзей в Филадельфии и явно была по уши влюблена. Эти письма будто разом смыли все мрачные мысли Кейт об ее замужестве и о том положении, в какое она попала. Теперь ей казалось, что она вела себя по-детски, тая обиду на Майкла за его донжуанские похождения: да они ничего не стоят, эти похождения… рядом с таким, скажем, проявлением близости двух людей, когда его рука тянется к ее руке и руки сплетаются в нежном пожатии, символизирующем двадцатипятилетний супружеский союз. Пустая кровать рядом, на расстоянии вытянутой руки, унижала ее, и вообще ее пребывание здесь, то, что она, пусть ненадолго, бросила заведенный порядок жизни, казалось ей заблуждением выжившей из ума женщины. Сила этих переживаний, ее упорное нежелание расставаться с постелью, слезливость и внезапный порыв послать телеграмму Майклу, чтобы он скорее вернулся домой, – все это доказывало, что Кейт еще далеко до выздоровления и, может быть, даже стоит вызвать врача. Решив, что так она и сделает, Кейт снова погрузилась в сонную одурь.

В середине сентября Кейт с трудом выбралась, наконец, из постели. Она еще больше потеряла в весе. Лицо осунулось, жесткие, свалявшиеся волосы стояли торчком – ярко-рыжие, с седыми корнями. Она не могла расчесать их даже щеткой. Впрочем, достаточно провести два часа в парикмахерской – и у нее снова будут блестящие, шелковистые волосы, которые будут лежать тяжелой волной – прической в ее стиле. Во всяком случае, таков был ее стиль на протяжении последних трех месяцев до болезни. Но есть ли смысл вообще заниматься прической, когда она сейчас – ходячие мощи? Подумав об этом, Кейт поняла, что ей просто не вынести сидения под колпаком сушилки в парикмахерской.