Павел Вежинов - Весы

Наконец мы въехали на нашу улицу. На сей раз Лидия оказалась права – именно на такой улице полагалось жить архитектору. Старые стильные здания, некоторые из них довольно красивые. Множество деревьев, тесно посаженных вдоль улицы, так что мы двигались по зеленому туннелю. Я вдруг почувствовал прилив оптимизма. На такой улице можно жить. В любом городе, в любой стране на такой улице действительно можно жить.

Но дом, перед которым мы остановились, не произвел на меня особого впечатления. Уже гораздо позже я сумел оценить его скромные достоинства. Я уверен, что проектировал его не совсем так, как мне бы хотелось, и вообще не для себя. Наверное, я принял во внимание людей, которые должны были жить здесь, или, по крайней мере, их возможности. Зато наша квартира была в бельэтаже. Мы миновали просторную прихожую, украшенную полудюжиной старинных стенных часов, и вошли в холл. Первое впечатление в самом деле оказалось приятным; да, все было скромно, но очень стильно. Пол не застлан ковром, как я ожидал, а покрыт бобриком необычного, голубиного цвета. По такому полу не походишь в грязных ботинках. И в таком светлом кресле не рассядешься с потной спиной. Но сильнее всего с первого взгляда меня поразило огромное окно, занимавшее почти всю южную стену. От одного края до другого оно было заполнено спокойной светлой зеленью чинары (а может быть, клена; в наше время не у кого навести справки). Ветви дерева почти упирались в стекло. Я медленно подошел к окну. На одной из близких ветвей горлица свила гнездо и высиживала птенцов, скромная и тихая, какой никогда не бывает мать человека. Она смотрела прямо на меня черным круглым глазом, но, наверное, не видела сквозь стекло.

– Давно эта горлица сидит в гнезде? – радостно спросил я.

– Не знаю. Я впервые ее вижу, – отозвалась Лидия у меня за спиной.

Мне стало неприятно. Впервые видит! На что же она смотрит целый день, кроме собственной физиономии в зеркале!

– Это не делает тебе чести, – сказал я.

– Почему?

– Просто не делает чести! Все-таки она – мать! Я не обернулся и не взглянул на нее, но был уверен, что задел ее сильно и по больному месту. У нас не было детей. И я все еще не знал, почему после стольких лет брака у нас нет детей.

Здесь, наверное, следует еще раз остановиться, чтобы кое-что объяснить. Зачем мне понадобилось делать ей это замечание? Неужели каждый должен вставать по стойке «смирно», увидев горлицу в гнезде? Да, но ведь я тогда не знал, что все люди – разные. Настолько же разные, насколько их много на нашей набитой народом планете. Тогда я видел в людях только общее, но понимал его как одинаковое; а различия относил в разряд несущественного и случайного. Эта же ошибка оказалась роковой для множества социологов и философов. Но сейчас это не представляет для нас интереса. Важно другое: вначале я судил о людях по себе, и каждое различие удивляло меня. Здесь вы в самом деле можете неправильно меня понять. Я вовсе не считал себя центром вселенной или неким эталоном. Наоборот, совсем наоборот. Я вообще не думал о том, лучше я других или хуже, не рассматривал себя как некую среднеарифметическую величину. Но все-таки подумайте сами! Если «одно» по своей сущности равно «пяти», то есть пяти одинаковым единицам, то и «сто пять», например, тоже равно единице! Разница здесь только количественная. Каждый, кто бы он ни был и чем бы ни отличался от других, начинает считать с единицы. Я же в то время был только единицей и ничем другим. Тогда как же я мог бы постичь «сто пять» или «сто десять», если бы не умножал их на самого себя? Это никакой не эгоцентризм, это мера, которой я пользовался в силу отсутствия других мер.

– Идем, я покажу тебе кабинет, – сказала Лидия. В ее голосе звучало огорчение. Но не сильное. Мы пошли в кабинет. Я зря боялся, эта комната принадлежала не педанту, а деловому человеку, профессионалу как минимум. Большой стол с широкой столешницей, на котором можно чертить, но который служит и письменным столом. Еле уловимый скрытый беспорядок, свойственный кабинетам, которые служат для работы. Кажется, Лидия угадала мои мысли.

– Все так, как ты оставил, – сказала она. – Я здесь никогда ничего не трогаю. Ты очень сердишься, когда не найдешь какой-нибудь вещи на месте. Я только вытираю пыль и проветриваю.

Она ничего не трогает! Еще неизвестно, так это или нет. Потому что у меня снова появилось неприятное чувство, будто здесь чего-то не хватает. Я даже спросил ее, что это может быть.

– Ничего, – поспешно ответила она. – Все здесь так, как ты оставил.

Потом мы осмотрели спальню. Но тут все было в идеальном порядке и сияло чистотой, как она и обещала. Правда, меня сильно раздражал запах косметики; как я вообще мог спать в этой пудренице! Кровати стояли вдоль противоположных стен комнаты.

– Которая кровать моя?

– Вон та, возле окна.

Я так и знал. Просто был уверен, сам не знаю, почему.

– Тебе лучше прилечь, – добавила она. – Ты, наверное, устал. Ты отдохни, а я приготовлю обед.

– Хорошо, – сказал я, – только сначала открой окно.

Она открывала окно, а я смотрел через ее плечо на улицу. В десяти шагах от дома стояла низкая стена из кирпичей на растворе. За стеной снова были деревья. Одно из них, раскидистая черешня, наверное, было очень старым; пучки листвы у него росли только на концах гладких веток. Черешню окружали молодые кудрявые деревца, не плодовые. Хорошее место мы выбрали для нашего дома, как зеленый оазис… Я отошел и сел на кровать, застланную красивым шотландским пледом. Лидия все еще топталась по спальне, мне казалось, что она исподтишка наблюдает за мной, и я не мог лечь спокойно. Меня что-то смущало, я не понимал, что именно. Я не чувствовал эту кровать своей, хотя только что безошибочно узнал ее. Чужая кровать в чужом доме… Я стеснялся даже самого себя.

– Ну что же ты, ложись, – сказала Лидия. – Ляг, отдохни. Ведь ты у себя дома, милый…

Эта странная женщина, кажется, в самом деле читала мои мысли. Я прилег, все еще чувствуя себя неудобно. Она разула меня и вынесла ботинки в прихожую. Потом вернулась, укрыла меня легким одеялом и села рядом.

– Спи, засыпай, – сказала Лидия и погладила меня по щеке.

Ладонь у нее была теплая, но грубоватая. Наверное, она сама делает всю домашнюю работу. Сама моет посуду, сама чистит паркет…

Лидия вышла, я остался один и тут же понял, что в самом деле утомлен, хотя не прошел пешком и сотни метров. Из открытого окна веяло прохладой, тяжелые запахи кремов и пудры быстро испарялись, я чувствовал, что погружаюсь в сон. Но уснул не сразу, а сначала опять думал про Лидию.

Что это за женщина? Почему она так не уверена в себе? Почему так изменчива? Почему так далека? Так боязлива и покорна? Что произошло между нами?